Избранное

Туман на равнине голубел, разгоралось на востоке пламя, бросая отблеск на все необъятное небо.

День настал тихий, теплый. Небесная синева в белых прожилках облаков казалась мраморной. Спеющие нивы с туго-претуго набитыми колосьями просыпались нехотя, насыщая воздух сладким хлебным запахом.

Серая лента дороги обвивала холмы и вытягивалась вдруг в струнку, будто швырнул ее кто с силой на зеленый простор равнины.

По дороге тянулись телеги, отары овец, коровы, волы. Смеясь и переговариваясь, шли бабы с торбами через плечо, неся на голове корзины с домашней птицей — кто с курицей, кто с гуской.

Прибавил и Прекуб шагу, заторопился, будто поддавал кому коленками. Дорогу эту он плоховато знал, вот и посматривал на телеги из Тритень. А если уж выложить все начистоту, то посматривал он на эти телеги еще и потому, что и ходить-то он был не больно привычен.

Завидев пешего издали, хозяева подхлестывали лошадей, а поравнявшись с ним, оборачивались назад и копошились в соломенном настиле, будто и в самом деле что-то искали на дне повозки, и проносились мимо, обдавая его тучей пыли.

Многие из них Прекубу были знакомы — пас он у них овец, а они прогоняли его потом, не заплатив ни гроша, а то и платили, даже «спасибочки» говорили, да что с того…

«Чего же от них и ожидать, от богатеев, — думал он с горечью. — Не дай нам господь без куска хлеба остаться, не приведи господь с нищенской сумой под окном у них стоять…»

— Добрый день, соседушка! — окликнул его кто-то сзади на мосту Кристиш.

Прекуб, не признав голоса, обернулся.

— На ярмарку, на ярмарку. Все торопятся, — говорил, обращаясь к Прекубу, незнакомый мужичок, ничуть не смущаясь его недоумением.

— Торопиться-то торопимся, да как бы не опоздать, — отозвался Прекуб, поглядев на незнакомца.

Был он человеком лет пятидесяти, небольшого роста, с красной толстой шеей.

Из-под вылинявшего солдатского кителя торчал засаленный ворот рубашки, на голове драная шапчонка — до того чудная, Прекуб у себя в деревне отродясь таких не видывал, — а лицо с маленькими посверкивающими глазками и мокрым, лягушачьим ртом хитрое-прехитрое.

— Ох и благодать, — заговорил снова незнакомец. — Давно не видал таких хлебов, разве что в России. Под Одессой выедет конный в хлеба, его и не видать.

— А ты нешто в России был?

— А то как же? Ногу вот потерял. Воевал под Одессой, два года и восемь месяцев там мытарился.

Прекуб поглядел на него попристальнее: одна нога незнакомца не гнулась, и тянулся за ней по пыли извилистый, змеиный след.

А незнакомец пустился рассказывать о былых боях и сражениях.

Говорил он громко, отчетисто, и слушал его Прекуб с большим любопытством.

Иной раз ухитрялся даже со своим простодушным вопросом встрять в этот нескончаемым потоком льющийся рассказ о пушках величиной с амбар, о пулях больше торбы.

За разговором и дорога короче. Глядишь, они уже и до города добрели.

В городе дома высокие, того гляди, на голову повалятся.

Автомобили, телеги, овцы, коровы, норовя обогнать друг друга, стеснились в огромную толпу — ни пройти, ни проехать. К будке, где пошлину берут, — очередь. Шум, гам, толкотня, яблоку упасть негде.

— Слышь, приятель, — проговорил незнакомец, — а не заглянуть ли нам в корчму, покуда по стаканчику пропустим, народу-то и поубавится.

Отчего не заглянуть? Заглянули. В корчме от одного конца до другого тянутся длинные, узкие столы, пахнет прокисшим вином, а народищу-то, народищу — не протолкнуться!

Пробились кое-как в уголок, заказали по стопке водки.

— Удачи тебе на ярмарке! — пожелал попутчик.

— И тебе, сударь, удачи! — Прекуб не решился его не уважить.

Выпив перцовой водки, оба скривились, будто серной кислоты отведали, и утерлись ладошками.

— А ты зачем на ярмарку? Говорим-говорим, а дела у тебя я так и не спросил.

— Корову хочу купить. Без коровы в хозяйстве, сам знаешь, беда. Я уж и так и сяк, и в батраки, и на заработки, сколотил наконец малую толику деньжонок. А без коровы детишки сироты…

— Да, не сладко, — сочувственно согласился незнакомец. — А я вот лошадь надумал купить.

— Удачи!

— Удачи!

Вылили, про родню разговорились, оказалось, отец одного к матери другого сватался.

Кумовья, стало быть, родня не дальняя, сговорились, как дела на ярмарке справят, беспременно вместе домой идти.

Два часа уже ходил-бродил Прекуб по ярмарке. За коровок, какие ему нравились, больно дорого спрашивали, а старую корову он и сам ни за что бы домой не повел.

Вот и бродил он усталый, голодный, перешагивал через дышла, обходил быков, чтобы не лягнули.

Ярмарка раскинулась по долине, и ветер, что налетал вдруг внезапно при чистом и ясном небе, подымал тучи пыли, пряча, будто в тумане, людей и скотину. В воздухе, загустевшем от всевозможных запахов, висели, кроме ругани, криков и визгов, еще и рои мух, что так и норовили облепить кого ни попадя, человека ли, животину ли.

К полудню, переходя от одной коровы к другой, досадуя, что никак ему не столковаться с одним мужичком из Муреша, Прекуб услыхал, будто его окликают.

Оборотился и узнал хромоногого своего кума.