Избранное

В зале наступила мертвая тишина. Учителя и ученики даже привстали с мест.

— Кто посмел?! — рявкнул директор.

— Я!.. Почему Молдована нет в списке?

— Да!.. Да!.. Почему?!. Почему нет? — завопили сразу человек двадцать.

— Почему его покрываете?!

Раздались свистки. В одно мгновение зал превратился в кипящий котел гула, свиста, криков.

На стул вскочил рослый лобастый парнишка, председатель литературного общества школы, и заговорил. Все сразу умолкли. Каждое его слово тяжелым булыжником ударялось о кафедру, за которой стоял директор.

— Господин директор! Вы говорите о чувстве долга, а сами за три недели не провели ни одного урока. Вы говорите о морали, а сами живете с чужой женой. Выговорите о законе, а сами постоянно его нарушаете! Где же она, ваша честность, совесть, справедливость? Покажите нам пример! Вместо того чтобы исключить истинно виновных, тех, кто устраивал эту вечеринку, платил музыкантам, приглашал девчонок, вы исключаете нас, сыновей бедняков, за которых и заступиться некому. А настоящие виновники сидят в зале и потешаются над нами. И над вами посмеиваются! Вы для них козявка! Их отцы полковники, депутаты! Перед ними вы выслуживаетесь, на брюхе ползаете! Их вы боитесь и пальцем тронуть! А нас, беззащитных, почему же не наказать? Позор!

— Позор!.. Позор!..

Слова выступавшего расплавились в пламени одобрения. Потом опять раздались свистки, крики. Зал точно треснул и развалился. Кто-то швырнул в кафедру связкой книг. Во все стороны разлетелись переплеты и листки. Заразительное безумие охватило всех, даже самые маленькие орали, топали ногами, кидали учебники. В этом шуме и грохоте ничего нельзя было разобрать.

Выступавший спрыгнул со стула и, злобно сверкнув глазами, помчался вон из зала вниз по лестнице. За ним следом ринулись и остальные, опрокидывая на ходу скамейки.

Когда зал опустел, все увидели разбросанные по полу рваные книги и тетради, опрокинутые и поломанные скамейки. Учителя, оцепенев от ужаса, молчали.

Все произошло так быстро, что они не успели и оправиться от страха.

Бледный как смерть директор вынул из кармана платок, вытер вспотевший лоб. В его вытаращенных от испуга глазах застыл немой вопрос: «Что же это такое? Не сошел ли я с ума?»

Ответа не было.

— Вот оно воспитание… — первым нарушил тишину учитель философии.

— Именно так, коллега! Требуется воспитание моральное и религиозное… — зычным басом пророкотал отец Торойпан, преподаватель закона божьего.

Учитель философии рассвирепел и с гневом обрушился на попа и его педагогическую ересь.

Перевод М. Ландмана.

СТАРОСТЬ

Желтые стены, пыльные лампочки, аудитория амфитеатром, и если поглядеть на нее снизу от двери, то кажется она огромной паутиной, в которой навечно завязли гигантские мухи. Тишина. Идет письменный экзамен по румынскому языку.

Аудитория велика на удивление, так что невольно возникает желание задержаться в дверях и аукнуть, чтобы послушать эхо, и оно, конечно же, не преминет отозваться.

Студенты сидят, торопливо пишут. Кое-кто до того скрючился, что кажется, сейчас и вовсе сползет под скамейку, но нет, просто-напросто он украдкой заглядывает к соседу.

Студент в первом ряду каллиграфически вывел название, но, убедившись, что от грешной земли помощи не дождаться, отодвинул листок, подпер рукой голову и меланхолически уставился в потолок.

Студентки сигналят промокашками, достают потихоньку из-за пазухи шпаргалки.

Тишина. Гнетущая, давящая, нарушаемая только скрипом перьев, царапающих по бумаге. Но стоит за окном загромыхать по булыжной мостовой повозке, как тут же по рядам проносится шепоток, судорожно сминаются бумажные листочки, повозка удаляется, смолкает грохот, и в наступившей тишине воплем безнадежного отчаяния шелестит запоздалое шушуканье.

— До конца осталось тридцать минут, — объявляет экзаменатор.

Прямоугольное туловище, огромная голова с торчащими в разные стороны клоками седых волос, нависшие кустистые брови, и узкие маленькие глазки, точь-в-точь как у змеи, затаившейся в кустарнике, — преподаватель сидит за кафедрой и следит за огромной ступенчатой аудиторией, словно паук за мухами, что запутались у него в паутине. Сидит, следит и пожевывает губами, будто непрестанно что-то ест.

Преподаватель раздражен, рассержен — разве не предупреждал он перед началом экзамена, что не потерпит ни малейших нарушений, но студенты позволяют себе все-таки возмутительнейшие вещи!

Ну вот, кажется, образумились, угомонились.

Преподаватель заскучал.

Закатное солнце затянули облака, в аудитории сделалось еще сумрачнее.

Даже перья будто сковала усталость. Даже их одолевает сон.

Преподаватель подпирает рукой голову и сладко-сладко во весь рот зевает: а-а-а…

Но тут же замечает непозволительную возню и вскакивает:

— Это что такое?!

Он спускается с кафедры, он забирается на самый последний ряд, останавливается и оттуда обводит инквизиторским оком всю аудиторию. Тихо. Тяжело ступая, он спускается вниз. И вдруг резко оборачивается назад, грузно повернувшись всем своим корпусом: студенточка быстренько прячет что-то за пазуху.