Избранное

К вечеру он пригнал их домой и одну заколол. С того дня он начал собирать в степи отбившийся скот и пользоваться им, как своим. К весне у него набрался целый косяк лошадей, да и несколько вьючных верблюдов. Вот и надумал он вернуться в свое родное кочевье.

У некоторых его лошадей и верблюдов сразу же нашлись хозяева, которые в знак благодарности передали ему кое-какой молодняк. У большинства же хозяева так и не объявились.

Жамьян часть из них добровольно передал в сомон, но при этом не обидел и себя. Довольно легко и быстро ему удалось обменять оставленных для себя лошадей на овец и коз. Таким способом он и поднял свое пошатнувшееся хозяйство.

Жамьян считал, что только человек с щедрой и хорошей душой мог пожертвовать своим скакуном. Здесь-то и была отгадка, почему он сам и вся его семья так чтили Бямбу.

Но и Бямба, конечно же, не дремал, продолжая заниматься куплей-продажей, как и Жамьян, и притом ничуть не хуже его. Они хорошо знали повадки друг друга и поэтому при перекочевках по соседству не селились, хотя через других всегда были осведомлены о делах друг друга.

Когда Жамьян услышал о создании объединения, он решил вступить в него. При этом он рассудил так: «Дело новое и, надо полагать, обещающее, а с моими способностями и жизненным опытом можно будет достичь многого».

У лампадки то и дело кружились ночные бабочки, залетевшие в юрту через тоно; одни, опалив кончики крылышек, трепетали на столике, другие, более нежные, уже успели затихнуть. Пламя от лампадки было с большой палец, но тем не менее огромные тени Жамьяна и Бямбы грозно маячили на стенах юрты.

Бямба долго не решался заговорить, но в конце концов выложил Жамьяну все, о чем просил Жамба; только при этом еще добавил, что и сам собирается поехать с ним в город.

Жамьян слушал внимательно его, однако, когда тот закончил говорить, почему-то сильно испугался и переменился в лице. От Бямбы это не укрылось.

— Никто ничего не узнает… — постарался успокоить он Жамьяна.

А тот и вовсе растерялся и, тяжело вздохнув, мысленно обругал себя за трусость.

Бямба между тем спокойно курил, делая вид, будто ничего и не произошло. Наконец Жамьян поднял голову и в упор посмотрел на Бямбу: «Неужели ничего святого у тебя не осталось?» Но, вспомнив, как тот ему помог когда-то, подавил в себе злость и промолчал.

Жамьян и сам часто ездил торговать в город, но с подобной просьбой никогда к нему не обращался. И все же сейчас ему трудно было отказать Бямбе.

«Обобществленный скот — это золотой фонд объединения, и его надо беречь как зеницу ока. Это общественная собственность! Теперь его хозяевами являются все члены объединения», — вспомнил Жамьян слова, которые так часто повторял Данжур, и еще больше растерялся. «А с другой стороны, Бямба ведь помог мне в такое трудное время… Что же делать?»

— Я вижу, твои новые друзья совсем тебя испортили… — снова заговорил Бямба. — Раньше-то вроде бы человеком был, а теперь… Каши с тобой, видно, не сваришь… — И, отложив трубку, повернулся к своей постели.

Жамьян в душе возмутился: «Ну нет! Напрасно ты считаешь, что объединение вскружило мне голову». Но вместо этого он примирительно сказал:

— Бямба, дружище! Ты сперва подумай хорошенько! За это дело ведь и головой можно поплатиться…

— А что сделается с твоим объединением, если обменять несколько овец на валухов? Ровным счетом ничего! Никто и не узнает! Игра стоит свеч, — решительно возразил Бямба.

Жамьян ничего не ответил, продолжая мучительно размышлять: «И в самом деле, не даром же берет… Обменять, и все тут. Лишь бы никто не узнал. И все-таки позорное это дело! К тому же и овцы у меня, как назло, заметные».

После неловкой паузы он выдавил:

— Подумаю… Давай до утра отложим, а то уже слишком поздно, — и потушил лампадку.

Юрту окутала темнота. Было слышно, как в загоне фыркали и бодались козлы.

Через несколько дней Бямба в сумерках пригнал Жамьяну около двадцати овец, а вместо них забрал столько же валухов. В придачу оставил еще Жамьяну совершенно новую швейную машину. Был ли это подарок или компенсация за более крупных и упитанных валухов, так и осталось загадкой.

Жена Жамьяна не могла нарадоваться машине и всякий раз, когда выдавалась свободная минута, садилась за шитье. А Жамьяна даже стрекот машинки страшил. Ее острая игла казалась ему языком какой-то страшной змеи, и он все ждал укуса… Порой он беспричинно вздрагивал, будто кто шептал ему на ухо: «Что же ты, Жамьян, наделал?» Овцы, которых пригнал Бямба, еле таскали ноги, и при взгляде на них у Жамьяна становилось так тошно на душе, словно он жира объелся.

Вскоре он узнал, что Бямба Заячья Губа и Носатый Жамба отправились в город, и немного успокоился.

Глава тринадцатая