Избранное

Она была дорога мне как существо, обладающее редкой душой, случайно брошенное в бесчувственный мир, грубый, надменный, зараженный мелкими пороками, которые порождаются скорее глупостью, чем развращенностью.

Она была мне дорога и близка потому, что так же, как и я, с молчаливым презрением отстранилась от болтливых, глупых, чванливых людей, которые кишмя кишели повсюду: в гостиных, за столом — и бывали особенно несносны там, где сама обстановка уже требовала молчания и умиротворения!

Она была мне дорога потому, что чувства ее были необыкновенно чисты и благородны.

Я любил ее, и мне казалось позорным признаться ей в этом.

Однажды в начале июля ее отец неожиданно пришел ко мне, когда я еще спал.

— Доктор, — кричал он, тряся меня за руку, — моя дочь больна!

Я вскочил с постели и тут же при нем мгновенно оделся; торопясь, я никак не мог завязать галстук и разорвал его.

Когда он взял меня под руку, чтоб подсадить в пролетку, я вскочил в нее, но тотчас выпрыгнул с другой стороны. Я совсем потерял голову: хотелось лишь одного — поскорее увидеть ее. Мне казалось, что извозчик никогда не тронется с места, хотя старик даже еще не успел сесть в пролетку. Наконец, мы приехали. Я первый бросился к двери, ведущей в ее комнату.

— Доктор, не лучше ли предупредить ее, чтоб она знала, чтобы…

Я покраснел…

Она лежала в постели с закрытыми глазами; виски ее были влажны, руку она положила на лоб, белое одеяло было натянуто до самого подбородка.

Оставшись с ней наедине, я придвинул стул к ее постели и взял ее руку в свои. На все мои вопросы она отвечала печально и кротко:

— Ничего… я просто не спала сегодня ночью. Я думала… Ничего… ровно ничего… Ах, как бы я хотела никогда не встречать вас… и все же мне хочется видеть вас постоянно! Я осмелилась сказать это только потому, что, мне кажется, я умру. Я мечтаю, мечтаю… Может быть, я и больна, но я этого не чувствую…

Я остолбенел. Руки мои дрожали. Я пробормотал в ответ какие-то глупые слова. Наклонившись, чтобы поцеловать ее руку, я так и не посмел коснуться ее губами.

— Правда ли, доктор, — спросила она, вздохнув, — правда ли, что мир и жизнь таковы, какими они нам кажутся? Правда ли, что этот мир и эта жизнь существуют в нашем воображении и что если они хороши или плохи, то это тоже только в нашем представлении? Правда ли, что если ты любишь человека, то любишь потому, что он похож на тот идеал, который ты сам создал и которым ты живешь? Правда ли, что если ты ненавидишь человека, то это потому, что он изуродовал твои мечты, вторгшись в них, словно горбун, одевший платье хорошо сложенного человека?

— Да, да, — ответил я ей, удивляясь такому глубокому уму у такого несведущего существа.

— Доктор, вы тот самый человек, о котором я мечтала и которого боялась искать… Если вы думаете, что я буду жить, то любите меня… любите, но только, если вы уверены, что я буду жить… Ах, как бы я хотела жить!.. Как бы я хотела жить!.. Теперь бы я хотела жить!..

Она тихо заплакала, словно вспомнила о давно забытом счастье. С ее ресниц скатывались слезы и текли по щекам. Я целовал ее руку и все повторял:

— Вы будете жить!.. Вы будете жить!..

Потом она тихонько отняла свою руку и сказала:

— Уйдите, прошу вас, мне хочется уснуть… Сон успокоит меня, и мне будет казаться, что все это я вам говорила еще год назад… Иначе мне будет стыдно смотреть вам, в глаза…

Старик ждал меня на пороге.

Не успел я выйти, как он схватил меня за руку, потащил к себе в комнату и, усадив в кресло, поспешно спросил:

— Что с ней? Она тяжело больна? Что с ней? Вы ведь знаете: она у меня одна на всем свете! Что с ней?

— Ничего… Она здорова. Даже если бы она и была больна, то ни один доктор не мог бы выписать ей рецепта, и ни один фармацевт не мог бы приготовить лекарство, если бы даже доктор выписал рецепт.

— Значит, это очень опасно! — воскликнул старик, устремив на меня испуганный взгляд.

— Да, потому что она любит…

— Кого? — вздрогнул старик.

— Пусть лучше она сама вам скажет…

Старик посмотрел мне в глаза.

Когда я уходил, он три раза прощался со мной, три раза провожал меня до двери и, наконец, еще раз заставив меня вернуться, прошептал:

— Мне бы хотелось, чтоб это были вы…

Я ушел. Идя по улице, я спотыкался о камни, хотя все время смотрел под ноги. Придя домой, я застал у себя пациента, который хотел со мной посоветоваться. Я выписал ему рецепт:

«Ах! я уже не буду одинок! Я уже не буду одинок!»

Господин взял рецепт и, взглянув на меня с удивлением, ушел, но, выйдя на улицу, он разорвал его и выбросил. Клочки бумаги, покачиваясь, летели по воздуху. Пациент еще раз обернулся. Наверно, он подумал, что я сошел с ума. Я захохотал и, повалившись на диван, тотчас уснул.

Тут незнакомец остановился. Допив холодный и желтый, как янтарь, чай, он провел рукой по вспотевшему лбу, вздохнул и, пробормотав свое обычное: «гм-гм-гм», покачал головой.