Избранное

Ирина призадумалась. Матушка Гира сказала что-нибудь злое, насмеялась над ними? Да этого быть не может! Да разве бывают на свете злые люди? А уж тем более матушка Гира… ведь у нее сын такой ладный, веселый, а сама она придет ли, бывало, уходит ли — всегда с приветливым словом: «Здравствуйте, соседушка!» — «Прощайте, соседушка!» — «Что у вас нового?» — «Ирина, а ну-ка подставь-ка и другую щечку». — «Дай теперь и глазки твои поцелую». — «Будь здорова, милая». Так, значит, человек может быть не таким, каким кажется? Ведь матушка Гира, даже когда смотрит на их гусынь с гусятами, которые щиплют травку во дворе, на наседок с цыплятами, что клюют гречиху, на индеек и на нежных пушистых индюшат, вся так и светится радостью, подбоченится и говорит, да сердечно так: «Растите на здоровье, скотинушка и птица домашняя, размножайтесь, как морской песок». Стало быть, она им только добра желает! Тогда как же она могла обидеть матушку Иану? Огорчилась Ирина, ничего она толком понять не может. Прислонилась головой к стене и спросила:

— Матушка, а что с человеком бывает, когда он озлобится? Он забывает о том, что раньше было? Гневается так, что лучше ему и на глаза не попадаться? И что ж, никогда он уж больше не будет таким, как прежде, добрым, хорошим?

— Эх, родная моя, — отвечала Иана с горькой усмешкой, — да будет, будет… уж так человек устроен… приходит ведь время, и перелетные птицы тоже домой возвращаются… но уж коли зарядит дождь, увянет листва, погибнут колосья, и плоды уже не родятся…

Ирина вздохнула. Стыдно ей было, а то бы расплакалась! Слова матери заставили ее призадуматься.

— Мама, завтра воскресенье и наш черед: мы пойдем обедать к матушке Гире?

— Отбери-ка лучше фасоль для похлебки да растопи утром печь: лепешки сделаем, испечем перец да баклажаны… Будем обедать дома, — ответила Иана, входя в дом.

Ирина не шелохнулась. Ее прямо в жар бросило: чесался правый глаз, уши горели, в горле пересохло от волнения. Не в силах больше сдерживаться, она так горько заплакала, будто мать похоронила; она даже не знала, кто ей дороже — Иана или Гира, так горячо любила обеих.

В это воскресенье они не обедали вместе. И обе пожалели об этом. Гира думала:

«Ну ладно… может, я и была виновата… но почему они ко мне не пришли? И слова ей не скажи, сразу из себя выходит!.. Вот тебе и добрая соседка!»

У Ианы кусок застревал в горле.

«Ну хорошо… может, зря я погорячилась… но кто начал? Вот пришла бы ко мне и сказала просто: «Полно, кумушка, пожалуй-ка к нам на обед…» Ну что тут особенного?»

И так проходили дни за днями. Дошло до того, что соседки стали даже бояться друг друга. Вначале они здоровались, смотрели друг другу в лицо, потом при встрече стали опускать глаза и, наконец, вместо обычного приветствия лишь нехотя кивали головой.

А когда наступила зима, они жаловались детям, которые слушали их печально и молчаливо:

— Иана-то… вихрем мимо меня мчится! Ну и ну!

— Слышь ты! Гира-то точно в монахини постриглась, даже и не смотрит на меня, глаза отводит… боится, сглажу ее, что ли?

— Да что уж говорить, Иана лучше по грязи пойдет, чем встретится со мной на тропинке!

— Вишь ты, Гира-то как разбушевалась… будто только ей одной и можно по тропинкам ходить… как увидит, что я хочу пройти, так идет по тропинке — еле ногами передвигает, — это чтоб я подольше постояла да подождала…

— А знаешь, Рэдукану, Иана увидела, что я за ворот-то берусь, да как бросит ведро в колодец — чуть руку мне не оторвала! Подумать только!

— Вот, Ирина, милая, ясно же как божий день… были мы в церкви, я возьми да протяни свечу — у Гиры-то свеча горела, вот я и хотела свою-то зажечь, — а она притворилась, будто свеча у нее из рук падает, та и погасла! Все женщины сразу догадались…

Правда, иногда Рэдукану все же приходил к матушке Иане, но уж не засиживался так долго, как раньше. Наведывалась и Ирина к Гире: «Как поживаете?» Да с тем и уходила.

Так прошла почти вся зима. Раньше старухи всегда поглядывали, топится ли у соседки печь. Теперь этого и в помине не было! Если одна слышала, как другая рубит дрова, то непременно ждала, чтоб та кончила; боялась, как бы она ее через забор не увидела! Но вот в последний день мясоеда, перед великим пасхальным постом, уж грех не соблюсти старинные дедовские обычаи: есть вместе пирог с творогом, подвесить к потолку на веревочке кусок нуги и откусывать парню и девушке по очереди — только чур, руками не дотрагиваться! Хоть бы обменяться нугой или двумя свечами! Грех, что и говорить!

Снегу навалило по колено. Из труб домов рвались густые клубы дыма. К вечеру туман постепенно окутывал слободку. Сады и крыши домов чуть виднелись в синей дымке. В окнах мерцали желтоватые огоньки.

— Ирина, снеси-ка поскорей Гире свечи и нугу, — сказала матушка Иана, — а я пока присмотрю за лепешками.

И когда Ирина ушла, матушка Иана, которой не терпелось доказать, что она куда учтивее Гиры, сердито проворчала:

— И чего они нос-то задирают?.. Могли бы и сами к нам прийти — небось ноги бы не отвалились!