Избранное

— Я, конечно, не знаю, товарищ Ким, дело не мое… Интересуюсь знать: доложишь ты по начальству, что нас встретил?

— Уже доложено, — отвечал Ким.

Науменко помолчал, потом снова спросил:

— Значит, у Москве будут знать, что есть такие партизаны — братья Науменки?

— Непременно, Степан Ефимович.

Он долго и напряженно думал, видно не решаясь на какой-то шаг. Потом ушел к братьям. И они втроем держали совет. Вернувшись к Киму, Степан Ефимович сказал:

— Говорили мы с комиссаром и приняли такое решение. Ты есть старший по чину, офицер Красной Армии, капитан… Ты и командуй. Будем слушать тебя. Бачишь?

Ким обнял Степана Ефимовича, поблагодарил за честь и тут же решил поставить все точки над «и» в их взаимоотношениях. Не вдаваясь в подробности, он объяснил, что у него задача иная, он — разведчик. Все остается по-прежнему, командовать будет Степан Ефимович. Со своей стороны, он готов всегда дать совет партизанам. Степан Ефимович, по-видимому, остался доволен разговором и продолжал энергично распоряжаться. Увидев Марию с лопатой, он сказал: «Милая доченька, ты посиди, нехай мужички работают».

Василий Ефимович, средний брат, по характеру был молчаливым, сдержанным, и если старший, Степан, и младший, Терентий, походили друг на друга характерами — одинаково вспыльчивые, смелые и явно не ораторы, то Василий был как бы их идеологом. Но вожаком бесспорно являлся Степан. Он обладал ясным умом, сильной волей, но высказывал свои мысли бессвязно, руководствуясь какой-то внутренней логикой, так что его нужно было как бы переводить на понятный язык.

— Я як гакну клич — усе Междуречье сюда кину, — говорил Науменко-старший. — А толк? То-то и оно.

— Степан считает, что поднять людей мы можем, но у нас нет программы, тактики, — пояснял Василий. — Нужны условия и подходящий момент, иначе успеха не жди. Немцы кинут дивизию и перемелют нас, как в мясорубке.

— На то и война, — отозвался Терентий, державший всегда сторону старшего брата.

— А твое мнение, товарищ Ким? — спросил Василий Ефимович.

Ким сказал:

— Я согласен с тобой. Нужна тактика партизанской борьбы. Она вырабатывается применительно к условиям. В открытый бой с врагом здесь, в Междуречье, мы не можем вступить, силы явно неравные. Значит, нужна тайная организация, которая бы наносила фашистам удары так, чтобы они даже не знали, кто их бьет.

Братья сдержали свое слово. К концу третьих суток стали подходить люди из окрестных деревень. Для безопасности Ким посоветовал Степану Ефимовичу установить два поста с паролями так, чтобы исключить возможность проникновения в отряд шпиона. На небольшой лужайке собрались человек сорок девушек и женщин постарше, ребят шестнадцати-семнадцати лет и мужчин уже пожилых — от пятидесяти и старше. Средний возраст почти отсутствовал. Люди расположились по кругу. Они сидели на земле, отмахиваясь от комаров ветками. Кое-кто закусывал после долгой ходьбы. Говорили вполголоса. Вдруг на мгновение возникал громкий говор или смех и тотчас обрывался. На лицах у всех ожидание…

Ким, Степан и Василий Науменко вошли в круг. Люди поднялись, но командир сказал:

— Сидайте. Так оно удобней. Разговор шибко важный. Громадяне! — он повысил голос. — Сейчас перед вами выступит товарищ Ким, присланный для оказания нам боевой помощи. Слухайте, шо он кажет.

Хлопки, улыбки… Ким стал в центре круга, и на него тотчас устремились все взоры. Он понимал, что совершает рискованный шаг, открывая себя собравшимся (его утешало лишь то, что он не брился несколько дней и казался бородатым). В то же время он чувствовал, что должен выступить с речью. Но что сказать? Точнее, не что — это известно, — а как сказать. Какие найти слова. Вдаваться в причины временных неудач? Не тот час. Но что они сами-то думают?

— В тяжелое время пришлось встретиться, земляки, — начал Гнедаш. — Я ведь тоже с Украины. И все мои родные — здесь, под оккупацией. Мать, жена, сестры. Даже не знаю, живы ли…

Он остановился, помолчал.

— Бои идут кровавые на всех фронтах. Ленинград осажден. Все же, наверное, до вас дошли слухи: вот уже год, как город в тяжелой блокаде.

— Немцы-то не взяли его? — послышался чей-то вопрос.

— Нет. Пока что. Но, думаю, и не возьмут. Они его предполагали взять к ноябрю сорок первого. Не вышло. Ну, а после разгрома под Москвой они неуверенно себя чувствуют.

— До нас то ще не дошло, — виновато улыбнулся один из сидящих в кругу, — жмут, аж не вздохнуть…

И как бы в поддержку этих слов по рядам пробежал ропот.

— Так будет жать, конечно, что вы думали?! То ж немец, фашист, — вставил Степан Ефимович.

Гнедаш продолжал:

— И нам нельзя сидеть сложа руки. Мы и собрали вас, чтобы сообща подумать, как лучше вести борьбу с фашистами здесь, в тылу врага, в то время как наши братья сражаются там, на фронте.

Говорил он очень недолго, закончил крылатой тогда фразой: «Пусть знают палачи…» Подошел Степан Науменко, обнял его. Начались вопросы — о Москве, о жизни там, на Большой земле. Науменко предупредил: «Товарищи, после митинга не расходиться. Будет деловая часть, все как полагается…»