Избранное

Он дал мне несколько листков пожелтевшей бумаги, исписанных знакомым мне малоразборчивым почерком. В них воспоминания о былых сражениях. Имена товарищей по оружию. И вот:

«…Но на фоне этой прекрасной борьбы, дорогой мой, очень мелкими выглядят те, которые из кожи вон лезут, стараясь показать историю с выгодной для них стороны… Будущему этих людей не завидую. Можно ли спокойно мириться с теми, кто искажает историю, написанную кровью лучших сыновей и дочерей Родины? Пройдет время, и кто-нибудь напишет правдивую историю героических дел Кима и создаст честный и светлый образ великого сына нашей Родины Кузьмы Савельевича Гнедаша…»

— Это уже после смерти Кима, — повторил Мольченко.

Позднее я встретился со Збанацким на его квартире, в Киеве. Он много рассказывал мне об истории партизанской войны в Междуречье. Потом я спросил у Збанацкого о случае, рассказанном Мольченко. Ведь Збанацкий был непосредственным свидетелем.

Юрий Олиферович развел руками:

— Что было — то было… Не зачеркнешь…

— А все-таки, если подробнее? Тут важна каждая деталь.

— С Павловым получилось трагично… Что поделаешь? Война…

— Но ведь и с Гнедашем могло так случиться, — заметил я.

Збанацкий покачал головой.

— Ну, нет!.. Фигуры — разные… Кузьма Гнедаш был реалист, не строил иллюзий, все понимал.

И Збанацкий мне рассказал, что начиная примерно с августа 1942 года, когда в Междуречье возобновилось сопротивление захватчикам, Ким понял, что становится хозяином положения. Ким имел все качества народного вождя, да он и был им, хотя многие не подозревали, чья воля направляет их действия. И вот тот странный эпизод — когда люди Таращука явились за Кимом, чтобы арестовать его. Это было совсем незадолго до прихода наших войск. Ким находился в отряде Збанацкого, а человек, командовавший взводом, посланным за Кимом, был хорошо знаком со Збанацким, поэтому явился прежде к нему за советом, как быть. Збанацкий отвечал в том смысле, что он не знает, кто из них сошел с ума. Человек тот признался, что все понимает, но не знает, как поступить, поскольку приказ у него на руках. «Смешно, Ким не Павлов, того могли взять голыми руками, а в этом разе под арестом окажешься ты, а потом тот, кто послал тебя», — заметил Збанацкий и, посоветовав командиру взвода сидеть и ждать его, отправился к Киму. Ким выслушал это сообщение совершенно спокойно, как будто ждал этого, усмехнулся немного с досадой и сказал:

— Ну их к чертям, — суета, несерьезно… Поедем-ка, Юра, лучше рыбу ловить, давно я ухи не ел, да прихвати бутылку сорокошичской для доброй беседы. Минуточку, только передам коротенькое сообщение в Москву.

Они поехали на рыбалку и пробыли там почти двое суток. Когда вернулись, обстановка была уже совсем иной.

Вот и все, что я мог собрать дополнительно о Киме. Факты эти отчасти подтверждаются двумя его записками к Збанацкому, но я решил воздержаться от их опубликования, памятуя о том, что Ким не был мстительным. Это я слышал от многих. Все сходились на том, что был он смел, проницателен, весел. Часто шутил, а еще чаще отшучивался и очень любил свою собачонку-дворнягу Маяка и даже хотел отправить ее домой, чтобы после войны заняться ее воспитанием.

Глава IX СТАРЫЙ ДУБ

Наутро мы раздобыли грузовик с цепями на задней паре колес и двинулись через Выдринские болота к берегам Киевского моря. Несмотря на трудную дорогу, Екатерина Уваровна тоже решила поехать с нами: ей очень хотелось повидать Степана Ефимовича и услышать от него хоть несколько слов о Кларе. Она села рядом с шофером. Булавин, Алексеев, Валюшкевич, Мария Хомяк и я забрались в кузов грузовика. На полпути Валюшкевич внезапно постучал по кабине шофера. Машина остановилась. Мы вышли из нее.

Возвышаясь над всеми остальными деревьями, перед нами стоял старый дуб. Густая зеленая крона его захватывала огромное пространство. Дубу этому, как гласила надпись, было много столетий. Кое-где уже чернели сухие сучья. Крупноребристая твердая кора была словно отполирована прикосновением тысяч и тысяч рук. Странно: весь лес вдоль шоссе был вырублен немцами, а старый дуб уцелел. Я спросил об этом Валюшкевича.

— Работа большая. Куда бы он упал? Наклон-то на дорогу. А у них все время тут транспорт сновал… Сюда все Курков приходил. Заберется на самую верхушку и сидит, машины считает. И Ким забирался, местность осматривал. Оттуда Остер в бинокль как на ладони виден, а в хорошую погоду и Киев просматривается…