Избранное

Когда дело дошло до выборов доверенного, решили скоро. Из господ никого не осталось, ни управляющего, ни приказчика, ни ключника. Один объездчик, но жил он на отшибе, да и не любили его люди — настоящий был живоглот. Вот и вышло, что, кроме Габора Барна, выбирать некого. Он один тут все кругом знал, и поля, и скотину, и инвентарь — все. И ключи ему хозяин оставил. Даже мастерами только один он и умеет распорядиться, хотя и мастера-то, собственно говоря, не настоящие, без дипломов — что кузнец, что каретник, оба доморощенные, из батраков. (Семейство Бачо и здесь оставалось себе верным: экономило деньги.)

И на плечи Габора Барна навалилось теперь столько забот и ответственности, как никогда раньше. Правда, нынче ему уже не нужно было трепетать, как прежде, гадая, с какой ноги изволил встать сегодня хозяин, зато нужно было взвешивать каждое слово, каждый свой шаг, думать о том, как оценит этот шаг партия, профсоюз, Национальный комитет, что скажут люди, вся страна. Глаза Габора Барна открылись, раскрылась душа, его переполняло, ощущение свободы, свободы мыслить и действовать. Но вместе с сознанием свободы росло и чувство ответственности.

Если он чего-нибудь не понимал сам, то отправлялся в село, приносил оттуда газеты, брошюры, книги и при свете коптилки (керосина еще не было и в помине) медленно — ведь он был малограмотный — читал их далеко за полночь. Если же и это не давало ясности, то он обращался за помощью к новым руководителям села, в первую голову к Габору Кишу, с которым они особенно хорошо понимали друг друга.

Шло время, и понемногу начали пробуждаться и остальные батраки, но покуда это выходило, как говорится, не столько впрок, сколько поперек. Дело в том, что по исконной холопской привычке кое-кто из батраков рассуждал так: «Ага, нынче свобода, значит, все, что прежде запрещалось, дозволено, значит, можно тащить себе и лентяйничать!» А социализм с его принципом «Все принадлежит народу» представлялся им так: «Все, что могу ухватить и унести, мое».

На хуторе Бачо положение было сложнее, чем на других хуторах, по той причине, что его хозяева, начиная с Бачо-старшего, старались подбирать себе таких батраков, которые не имели бы ничего за душой, а потому не могли даже и мечтать о какой-то другой жизни, о том, чтобы уйти в село, а тем паче о свободе. Ибо неправда, что все хутора и все барские поместья одинаковы. Феодализм даже в своих пережитках верен себе — «моя вотчина — мое государство», и каждый барин старается в своем именье на свой лад все устроить.

Отныне Габор Барна должен был быть на высоте положения перед селом, перед всей страной, да и перед батраками в грязь лицом не ударить. Созовет он, бывало, народ на сходку, толкует, толкует, что вот, мол, о том нужно подумать, то нужно решить сообща, по-демократически, — все напрасно. Люди отмалчивались либо говорили:

— Ты знаешь, вот ты и решай!

А за спиной его тем временем шушукались: «Эко заважничал наш Габор, всем-то он командовать хочет! Дайте срок, самого господина Эндре перещеголяет». И тут же начинали возмущаться: «Нам он не приказчик, на то и свобода, чтоб каждый мог делать, что ему хочется. Покомандовали нами, хватит».

Но того, что хотелось батракам — не всем, правда, а ветрогонам, — допустить было никак нельзя. Им хотелось, например, поделить без остатка все, что хранилось в амбарах и закромах. «Все, что осталось тут, все наше!» Но Габор этого не разрешил и при дележе сохранил на складе часть зерна для посева и сдачи государству. Кто-кто, а уж он-то знал, что, когда зайдет речь о государственных поставках, этак будет куда лучше, нежели потом собирать по людям. Легче зуб выдернуть, чем хлеб из своего закрома отдать. Кроме того, и крестьянам из села полагалось кое-что из земли, скота и прочего добра — они ведь тоже бедняки и тоже работали на жатве за долю в урожае.

Батраки, однако, были ненасытны: ведь они еще никогда в жизни ничего не имели. Дележ хозяйского добра был для них «общественным делом», «политикой», а поскольку смотреть вперед они пока еще не умели, то по хутору пополз слушок, будто Габор Барна держит зерно на складе, рассчитывая поживиться им: ключи-то ведь у него. Поверить же в то, что он с ключами в кармане не берет себе ни зернышка, батраки были просто не в состоянии.

Все эти сплетни доходили и до Габора Барна, главным образом через жену. Соседки нет-нет, да и кольнут:

— Слыхала, соседушка, что про вас негодница Юльча Варга рассказывает? Будто бы в хлебном амбаре на рассвете, значит, огонек приметили!

Говорили об этом весьма осторожно, обычно передавали как чьи-то слова. Но был однажды и такой случай: одна из женщин присмотрела себе на дрова оконную раму из господского дома. Однако Габор не разрешил взять ее. Тогда обиженная женщина кинулась к жене Габора и в сердцах выпалила ей то, чего не отважилась сказать ее мужу: это что же? Вам, значит, можно, а другим нельзя?