Избранное

Раньше, выезжая с товарищами, он чувствовал себя не в своей тарелке. Йожи было досадно, что его не могут толком использовать, говорить он не умел, стеснялся и, переступив порог крестьянского дома, не знал, с чего начать. В нем еще была жива память о том, что в родном селе солидные люди не очень-то прислушивались к ному, человеку неженатому, кузнецу без кузницы, — ведь там, как известно, тот и не человек, кто не обзавелся женой да собственной мастерской. Кроме того, он понимал, сколько всякой всячины нужно знать о селе, куда он приехал, и о семье, в которую пришел, чтобы начать полезный и приятный разговор. Правда, и товарищ Черта, руководитель агитационной бригады, всегда просит их не произносить речей и не пересказывать брошюр, а беседовать с крестьянами попросту о жизни. Но беда в том, что они не знают, чем живет семья, в которую пришли. А из-за этого может всякое получиться. Агитатор, чтобы хоть как-нибудь завязать разговор, — с погоды начать нельзя, сельский житель в ней разбирается лучше него, — вдруг начнет расхваливать соседей. Какие, мол, они хорошие хозяева, какой у них ладный дом, здоровые детишки, добрая скотина! А хозяева-то, оказывается, с ними в смертельной вражде. Вот вам и поговорили по душам!

Из-за этой инстинктивной осторожности Йожи и не может начать разговор, а потому товарищ Черта всякий раз прикрепляет его к более разговорчивому и опытному в агитационных делах товарищу, чтобы Йожи у нею поучился.

Но чему тут научишься? Дожидаться, пока крестьяне придут домой из церкви, или, что еще хуже, являться к ним во время утренней спешки и сборов в церковь? Товарищ его старается наладить подходящее настроение для разговора по душам, а Йожи видит, что сейчас не до них, всех членов семьи так и подмывает бежать по своим делам, а кое-кто так и делает. В одном доме хозяин засыпает корм скотине или сгребает навоз, потому что Кешей или Чиллаг — этакая паскуда! — уже вывалял все бока, и тут уж не обойдется без брани и крика. Хозяйка стряпает обед, засыпает в суп лапшу, старшая дочь или сноха накрывает на стол в чистой половине или под навесом, если время летное. В другом доме, где хозяева уже вернулись из церкви, хозяйка, бросив молитвенник и скинув верхнюю кофту с юбкой, бежит налить воды для домашней птицы — в водопойной колоде ни капельки — или сгоняет с гнезда наседку почиститься и напиться. (Вот негодница, опять два яйца продолбила и выпила, а в них уже почти живые цыплята были, да вдобавок посреди комнаты, на столе либо на подоконнике напакостила, — выйти не могла, сердечная, — покуда хозяйка в церкви молилась.) В комнате вонища — не продохнуть, надо окна раскрывать, проветривать, а тут, как на грех, являются агитаторы. «Чтоб вы провалились, гости милые! — готово сорваться с языка у хозяйки. — Тут рук не хватает, не знаешь, за что браться, так нет — сиди да слушай ваши сказки про демократию. Только мне и дела!» Но за дверь их не выставишь, ведь они коммунисты, а нынче коммунисты в силе, чего доброго, позовут полицию, скажут — нилашистка, реакционный элемент или еще невесть что. Волей-неволей приходится улыбаться.

Эти настроения поддерживают не только отцы духовные, которые, так сказать «по праву», боятся за души и за достояние своей паствы, но и местные вожаки партии мелких сельских хозяев и национально-крестьянской партии, которые тоже опасаются влияния на крестьян все чаще появляющихся на селе коммунистов. Тот, кто живет за счет неравенства между людьми, всегда стремится его сохранить.

Создается довольно неловкое положение, и Йожи это прекрасно чувствует. Лапша начинает развариваться, вся семья в сборе, даже подростков, которые чесали язык около церкви, пригнал домой зов здорового желудка — по воскресеньям они всегда завтракают наспех, к тому же ничего существенного — кружка кофе или молока, — а потому здорово проголодались. Хозяйка сидит как на иголках, пора бы и на стол подавать, но пригласить агитаторов к столу она не может — на них не рассчитывали. Не позвать — неудобно, как же это — мы будем есть, а они нам в рот глядеть? Но сказать им, как принято в таких случаях: «Просим покорно у нас отобедать» — тоже нельзя. Вдруг они примут приглашение всерьез, тогда стыда не оберешься: на всех еды не хватит. Если б они были свои, деревенские, тогда бы можно и пригласить — кто ж из крестьян не знает, что такое приглашение, как бы ни настаивали хозяева, всерьез принимать нельзя. Но бог весть кто они, эти агитаторы, может статься, они и приличий-то не знают.

А оно, кажется, так и есть. Вот извольте, столько времени прошло, а они все говорят, говорят, не хватает, видно, смекалки сообразить: «Пойдем-ка, друг, дальше, тут люди обедать хотят». Ведь семейство только раз в неделю и собирается вместе — за воскресным обедом. В будни каждый ест там, где работает, — в поле, на пашне.

Правда, большинство товарищей догадывались, в чем дело, и спешили убраться, но некоторых, слишком ретивых, Йожи приходилось незаметно толкать локтем, а порой и показывать глазами на дверь: пошли, мол, люди обедать собрались.