Избранное

Однако и таких зыбких мостов мало — земство не хочет тратить на них деньги, а крестьянам мосты не так уж нужны: ездят они больше по зиме, после того как Никола «подмостит». В летнюю же пору мужики заняты на своих полосках возле дома, сено возят только с ближних покосов — на дальних оставляют до зимы. Кроме того, в меженную воду на речке появляется пропасть бродов — в случае надобности всегда найдешь где перебраться. А осенью и весной вообще разумнее сидеть дома. В это время российские проселки становятся непроезжими. «Бездорожье» — слово наше, исконное. Так что мосты хоть будь, хоть нет — все равно нигде не проедешь.

Крестьяне вообще мосты недолюбливают — хлопот с ними много. Раз есть мост, начальство всегда может распорядиться — идти всем миром чинить его, подвезти лесу, разобрать перед ледоходом. А повинностей и без того много!

И помещики — они еще не перевелись в уезде — не строят больше мостов. Хорошо еще, что кое-как поддерживают те, что успели возвести их отцы и деды, покуда не оскудело развеселое барское житье с праздниками и съездами. Прежнего оживления и в помине нет: когда-то прогремит по мосту качкая господская коляска, протарахтит семейный тарантас, влекомый разномастной тройкой, или пропылит одинокий всадник в диковинном наряде для верховой езды. Цуги, форейторы и кавалькады известны только по преданиям.

Мельничные плотины — сооружения более современные. Их все прибавляется. Нет-нет заблестит где-нибудь над самой речкой, в месте нежилом, в лесу или зарослях поемного луга, новенькими бревнами и свежей дранью крыши крохотный амбар, а запруженная река затопит берега. Сонное ее течение остановится вовсе. Над плотиной день и ночь будет слышен говорок просачивающихся струй.

Такие мельницы ставят несколько оперившиеся мужики, решившие попытать счастья на раструсе — помоле разнобойного крестьянского зерна. Тут, правда, не наживешь палат каменных, но кормиться, и даже очень сладко, при этом деле можно.

Скопив немного денег, будущий мельник торгует у соседнего землевладельца приречный участок или арендует его у общества, предварительно выставив ему ведро-другое водки. Затем начинает возводить свои незамысловатые постройки. Все тут — жиденькая плотина из свай, забитых ручной бабой, и трясущийся амбар, где работает жернов и, поскрипывая и дергаясь, так что все ходуном ходит, вертятся деревянный вал и деревянные шестерни с зубьями, обильно смазанные пахучим дегтем, — все это, как и крохотная жилая изба, где ютится сам мельник и коротают длинные часы ожидания «череда» помольцы, все решительно построено кое-как, на живую нитку, словно хозяин поселился временно, до какой-то неминуемой беды, которая все равно сживет его отсюда. Эта ожидаемая напасть — шалая весенняя вода. Заранее не предскажешь, как обойдется она с твоим промыслом — ей недолго и следа от него не оставить.

И жители деревень вниз по речке, глядя, как мчит быстрый весенний поток обломки избы, покореженные остатки плиц или венцы рубленого ряжа, будут толковать, ухмыляясь в усы:

— Знать, дядя Кузьма с Талыжни нонче поплыл…

— Городи! У того амбар полста лет стоит, а тут, вишь, все новенький лес несет — это Родьки сосенского, он летось мельницу ставил.

— И то Родька! Понятия нет, а вздумал мельником стать. Нет, брат, речку — ее знать надо.

Но если все сойдет благополучно и народ попривыкнет ездить на новую мельницу, мельник обживется. И смотришь, через два-три года появились у него второе наливное колесо, новый камень-шестерик или даже восьмерик, подправлена плотина, срублены береговые ряжи, не то забита стенка шпунтовых свай. А возле амбара выросла другая приземистая построечка — маслобойка.

Жизнь идет веселее: к сытному духу теплой ржаной муки примешивается сладкий запах прижаренного льняного семени. Гулко и дробно стучат по клиньям, словно отбивают плясовой такт, тяжелые деревянные песты. Из мешочков с семенем, зажатых в жомы, стекает горячее пахучее масло. Станок, кулачный вал, даже стены и пол амбарушки лоснятся, насквозь пропитавшись маслом.

А со временем здесь вырастут крупорушка, шерстобитка, сукновальня — словом, все, что требуется в крестьянском обиходе и что русский селянин спокон века умеет мастерить сам, ладить топором из дерева, рассчитывая свои механизмы, напор воды, подъемную силу двигателя глазомерно да по дедовским преданиям.

Если не ошибся хозяин местом, удачно выбрал, и сумел переманить к себе помольцев от работающих давно и успевших избаловаться соседних мельников — тогда потянутся к нему с разных сторон возы с крестьянской рожью, ячменем, гречихой и горохом; повезут мешки с грузным, скользким льняным семенем, шерстяную кудель. Так исподволь и приберется к рукам деревня-другая, а если о новом мельнике пойдет добрая слава, то и целая волость повадится ездить… Пока и этот мельник, забрав силу, не начнет плутовать напропалую и молоть кое-как, жалея жернова.