Избранное

Добрый десяток лет охотился я с Рексом-вторым. Неделями жил в деревнях, встречал росистые зори в лесу и на болотах, не пропускал и вечернее поле. И только проводив на юг последнего бекаса и познав бесплодность поисков взматеревших, начавших собираться в стаи тетеревов, мы возвращались с ним в город. Здесь худой как скелет Рекс отсыпался на своем матрасике, частенько дергая лапами и повизгивая во сне, — должно быть, грезилась ему неуловимая птица с особенно раздражающим запахом.

А потом Рекс стал вдруг хиреть и слабеть, сделался ко всему безразличным, отказывался и от самой лакомой еды. Надеясь оживить собаку, я повел ее на болотнику за околицей дачного поселка, где тогда проживал. Разумеется, там не было дичи, но влажные кочки с осокой, знакомые запахи взбодрили Рекса: он стал принюхиваться, посуетился, даже тяжеловато забегал… Этот приступ оживления оказался мимолетным. Домой я его нес на руках.

Угасание любимой собаки, покорно, без жалоб переносящей роковой недуг, — тяжелое испытание для хозяина, бессильного помочь и даже понять ее состояние. В последние дни Рекс лежал пластом на диване, не в силах поднять голову, и только в следивших за мною глазах теплилось сознание. Я даже не знаю, ощущал ли он мою руку, осторожно гладившую его, как он любил: от головы к шее и вдоль лопаток.

Потом до меня дошел темный слух, что некий автомобилист, подсмотрев, как соседские собаки — в том числе и Рекс — поднимают лапу возле его машины, обсыпал место стоянки ядом. Однако подобный поступок предполагает такую низость человеческой натуры, что совесть его отвергает. Ветеринары, впрочем, считали, что Рекс все-таки отравился…

У меня хранятся все его медали и дипломы. Целы охотничий нож с патронташем — ими наградили меня после выставки, где Рекс занял первое место в своем классе. Глядя на них, я заново переживаю эпизоды охоты со своим любимцем… Вот он выбегает из чащи с подстреленной птицей в зубах, кладет ее на траву у моих ног и так задорно и весело глядит!

Горячий и деятельный на охоте, Рекс в домашних условиях был удивительно покойного нрава, даже флегматичен. Он почти никогда не подавал голоса, любил подолгу сидеть у окна, наблюдая за жизнью на улице. Лишь в редких случаях, когда ему надо было как-то выразить наплыв томивших его чувств, он невзначай подходил к письменному столу и осторожно клал голову на колени. Так простоять от мог бесконечно, довольствуясь моей рассеянной лаской. К прочим членам семьи Рекс относился сдержанно, лишь изредка подходил к двери, слегка помахивая прутом[25], чтобы приветствовать вошедшего.

Вспоминаю, как бессменный судья пойнтеров на московских выставках Александр Александрович Чумаков, присуждая Рексу-второму большую золотую медаль и ставя его на первое место, говорил, что отлично видит некоторые недостатки его экстерьера — прямоватую спину, некоторую узкогрудость, но выделяет изо всех за общий благородный облик, яркую породистость. Этим понятием — благородство — справедливо определить и ведущее свойство характера Рекса: то был именно благородный, удивительно достойный пес, не умевший льстить, выпрашивать, не способный поступиться своей преданностью хозяину…

Его не стало около двадцати лет назад. Я чувствую, что медлю с ним расстаться и перейти к другим собакам. Это — словно предать его. Человеческое сердце способно вместить привязанности ко всем своим четвероногим друзьям, когда-либо согревавшим его своим теплом: у каждого из них свой особый уголок в нашей памяти. Но, как бы ни было, мне трудно оторваться от воспоминаний о моем великолепном, несравненном Рексе-втором…

Проведенные в деревне детские годы неразрывно связаны с воспоминаниями о Негровой могиле — сооруженным моим отцом в примыкавшей к дому березовой роще памятником своему любимому Негру, черному пойнтеру, об охотничьих подвигах которого ходили легенды. Ребенку казалось высоченным это сооружение из дикого камня в форме округленной пирамиды с уступом, искусно устроенным спиралью. По нему можно было, как по карнизу, подняться наверх к венчавшей пирамиду плите-скамье.

Опекаемый нянькой, карапузом ползал я по Негровой могиле, повзрослев и начитавшись Фенимора Купера, обращал ее в блокгауз, откуда пускал самодельные стрелы в шедших на приступ «индейцев», а когда игры сделались уделом младших, сиживал на верхней плите-скамье с книгой. И вот теперь, прожив длинную жизнь, уразумел, как утешительно было отцу возводить этот памятник своему любимому псу, а с ним и пережитым на охоте ярким впечатлениям, целому периоду ушедшей жизни…