Избранное

Вспоминая свой первый разговор с Агеевым, я должен признать, что он хорошо проучил меня — не только как главу концерна «Эр-Англия», но и как отца, который, по утверждению моего собеседника, не желал заботиться о сыне слишком долго. Агеев преуспел во всем, черт побери, приходится его за это уважать, несмотря на все пережитое нами. Но если ты с этим не согласишься, я тебя пойму. Думаю, что и во мне после этой истории, когда мы так глупо дали собою воспользоваться ради сомнительных целей, осталось бы лишь чувство горечи и раздражения, — если бы не Вилли. То, что он пошел на смертельно опасную акцию, позволяет мне видеть происходившее под особым углом, — с точки зрения любящего отца. Я признаю, что, говоря о нашем равнодушии, Агеев прав: мы общество равнодушных, и наше равнодушие есть неотделимая часть наших представлений о свободе. Мы добровольно освобождаем нашего ребенка от нашей опеки и считаем, что даем ему личную свободу. Особенно мы бываем довольны собой, когда подкрепляем уважение к свободе личности ребенка хорошенькой суммой денег, чтоб, как то принято, его поддержать на первых порах. При этом мы как будто получаем ответные любовь и уважение. Но стоило явиться человеку (я чуть не написал «авантюристу»), который предложил мальчишке рискнуть своей жизнью, чтобы дать хорошего пинка родителям и всему тому миру, которым мы, старики, управляем, как немедленно он, мой Вилли, и твоя Беатрис, и этот негодник Смит, и еще с десяток других молодых людей, — все они пошли на эту невероятную затею, готовые отправиться кто на тот свет, кто в тюрьму, отказаться от свободы и от самой своей жизни ради этой возможности на весь белый свет прокричать о равнодушии, глупости, безответственности всех нас, оставляющих им в наследство нашу абсурдную реальность.

Я думаю, Агеев большой романтик. Он из тех, чей романтизм бывает опасен. Такие, как он, поднимают восстания. Это они движут мир вперед. Они романтики и прагматики одновременно. Ведь все, что Агеев задумал, было рассчитано до малейших деталей. Ты тогда, в ту «черную пятницу», был разъярен, что срывается телешоу, которое смотрят миллионы, но ты, конечно, сразу же понял, что самолет не случайно поднялся в воздух именно в тот час, когда по всей стране люди, окончившие рабочую неделю, садились к телевизорам, чтобы развлечься и отдохнуть от забот. Да и ты смотрел на экран в тот момент, когда к тебе вошла Беатрис. Ты позвонил мне и сказал: «Энтони, если ты сейчас перед ти-ви, так же, как и я, тебе придется его выключить». Что я и сделал, чтобы слушать, как ты очень спокойно читаешь мне их ультиматум. Я вновь включил телеприемник как раз в тот момент, когда твои ребята примчались на футбольное поле перед Виндзором и начали показывать мой самолет, круживший в лучах солнца. Шоу оказалось куда более захватывающим, чем твой излюбленный публикой сериал. Это и было грандиозное шоу, рассчитанное на участие всех средств масс-медиа, но в первую очередь, конечно, на ти-ви. Они, то есть Агеев и его команда, не обратились со своим ультиматумом прямо ко мне, президенту авиаконцерна, не обратились ни в Интелледженс Сервис, ни к премьер-министру, — они послали к моему другу Хьюго его дочь, и она сказала: «Папочка, ты будешь причиной смерти Вилли, если ты и все сейчас же не выполните вот эти требования…» Мы с тобой сразу же оказались в ловушке, ну а потом, когда я позвонил на Даунинг стрит, 10, мы, так сказать, пригласили в ловушку и все правительство. Тут я должен тебе сказать, что всегда буду помнить не только твою безоговорочную решимость действовать ради спасения моего сына, но и то упорство, с каким ты отстаивал свое право первым информировать премьер-министра о происходящем. Мне пришлось, как ты знаешь, пойти на небольшой обман: продолжая спорить об этом с тобой, я воспользовался другой линией и попросил своего секретаря срочно соединить меня с премьером. Еще раз прошу извинить меня, Хью.

Мы вместе пережили это время — бесконечное время, пока секунда за секундой иссякало у них горючее. У меня буквально были перед глазами все эти бензопроводные трубки, по которым горючее от бензобака идет к мотору, и в них, я видел, тек не бензин, а кровь текла, — кровь моего ребенка. И сам я истекал кровью, — как окровавленный солдат, слабевший с каждым мгновеньем. Указатель горючего быстро шел к нулю, и я уже знал, что премьер-министр решил отвечать твердым «нет» и ждать, сдадут ли их нервы и они посадят самолет или врежутся вместе с ним в землю.

Зло есть добро, добро есть зло,
Летим, вскочив на помело!

— звучало у меня в голове, и я видел, как эти три ведьмы носятся вокруг самолета, готового в любой момент рухнуть. Произошло же, однако, другое, — о чем наши семьи, наши дети, все, любящие тебя, никогда не смогут забыть. Вот, собственно, то главное, ради чего я стал писать тебе это письмо: я хочу сказать, что мы счастливы и горды тем, что рядом с нами наш дорогой Хью.