Избранное

Окружной начальник вздохнул и принялся растирать больную ногу, снова вздохнул и произнес ту фразу, которую мы предусмотрели для нашего восемнадцатого пункта, а именно: «Смутные времена!» Что же под этим разумеет господин Нольте? Уж не Пильхову ли хибару?

«Смутные времена», — сказал Нольте, и он, конечно же, разумел под этим нечто худшее. Пожары бывают везде и повсюду и во всякое время. От молнии и таких вот поляков никто не гарантирован. И, конечно же, полные амбары загораются чаще, чем пустые. А застрахованные горят дружнее, чем незастрахованные. В мариенвердерской страховой конторе осведомлены об этом не меньше нашего. Но никто и не почешется. Разве кому уж так повезет — сгорит и хлев, и как раз перед тем, как хозяин, собравшись с силами, задумал строить больший да прикупить себе против прежнего еще парочку коров, — тогда, пожалуй, проснутся и в Мариенвердере: «Тут, знать, не один боженька огоньком баловался, кто-то ему помогал». Но все равно никто и не почешется. Небольшое сообщение окружного начальника Нольте — вот и все, что им требуется. Какой же еще может быть разговор о Пильховой хибаре!

Разумеется, всякий другой на месте Хабеданка, которому неожиданно так повезло, просидел бы в Бризене по меньшей мере года полтора за милую душу, пока бы весь не высох, будь он хоть поляк, хоть цыган — раз уж ему не попался такой капеллан, а тем более который все помнит.

«Смутные времена», — сказал окружной начальник. Под этим он разумел, что смута завелась в деревне Неймюль, особенно же на выселках. Такая смута, что даже его потревожила на одре болезни.

Заходил к нему проповедник Феллер. Нольте уже знал, что у Феллера ушла со двора Йозефа. Но об этом он ни слова, как, впрочем, и Феллер, и разговор у них вертится вокруг неймюльской смуты. Низванд и Корринт последнее время частенько посиживают в трактире Розинке, поскольку дедушка учинил им расчет. И не только они — другие тоже, такие, как Файерабенд, Лебрехт и иже с ними.

— Эту пару надо попросить отсюда, — говорит Феллер. Итак, Низванду и Корринту будет предложено убраться.

В сущности, Феллер прав. Лицам, не имеющим постоянной работы, хотя по своему положению они в ней нуждаются, таким, как поляки и им подобные, не может быть предоставлено право жительства: см. распоряжение касательно проживания лиц иных национальностей, однако же обоего пола, от 1 октября 1863 года. А также разъяснение от прошлого года. Впрочем, статьи о лицах иных национальностей недостаточно, ибо, как уже сказано, здесь разумеются и другие.

Приходил и живодер Фрезе. С жалобой на Альберта Каминского, который схоронил свою павшую телку, введя этим его, Фрезе, в убыток. Все это еще, правда, недостаточно уточнено законом, да и его, Фрезе, беспокоит не столько издохшая телка, сколько все та же смута. С той разницей, что Фрезе говорил не о Низванде и Корринте, а о мельнице Левина и о Пильховой хибаре. Говорил больше обиняками, как и свойственно Фрезе, которому по роду его занятий никак нельзя портить отношения.

И наконец, до ушей Нольте дошла и самая свежая новость — о событиях, разыгравшихся в риге у Розинке: о выступлении цирка.

Поистине смутные времена.

Это говорит начальник Нольте и снова громко вздыхает:

— Когда мимо проедет Кроликовский, пришлите его ко мне.

Но пешего жандарма Кроликовского уже давно никто не видел — ни третьего дня, ни вчера, ни сегодня.

— Куда это запропал Кроликовский? — спрашивает по всей деревне старая экономка Нольте, спрашивает каждый день — и третьего дня, и вчера, и сегодня — и возвращается ни с чем: его нигде нет.

— Святая матерь божия, — говорит Корринт, которого старушка повстречала на выселках, — на что это он вам сдался?

— Господин Нольте его требует.

И тут Корринт не сплюнул, а только посвистал сквозь зубы. Повернулся, бросил на ходу:

— Не знаю, мне он не попадался, — и заспешил обратно на выселки.

— Если встретишь, скажи ему! — кричит вслед Корринту старая экономка.

— Ясно, скажу.

— Ну и дела! — Старая экономка стоит перед своим хозяином, скрестив руки на животе. — Говоришь — подать сюда Кроликовского, а о твоем Кроликовском ни слуху ни духу.

Где же пропадает Кроликовский? Тоже своего рода подпункт, но мы не станем на нем задерживаться, а прямехонько махнем через Древенцу неподалеку от поста Пласкирог, взяв чуть выше по точению — там есть брод.

Этот путь и выбрал Кроликовский, трясясь на своем казенном скакуне Максе, но не в казенном мундире, не в фуражке с кокардой и без холодного оружия, а в цивильных шмотках, выражаясь языком самого Кроликовского, и было это уже четыре дня назад ночью.

Он перебрался через брод. Взял через перелесок. Объехал кругом болото. Ближайшая деревня — Валка. Перед Валкой, направо, в лугах стоит рига. Словом, добрался до места верхом, и никто его не видел, ведь Кроликовскому в точности известно, когда пограничный патруль обходит свой участок. Но там он застал не тех, кого с полным основанием располагал встретить, а как раз наоборот.