Избранное

Что сейчас Розинке ворчит, будто разогнали лучших клиентов, — неверно, он и сам это знает. Если они когда тратят деньги, эти лучшие клиенты, то предпочитают их оставить в «Немецком доме» в Бризене, куда ведут все дороги, или хотя бы в Голюбе.

Потому-то фрау Розинке и говорит:

— Дайте-ка сюда.

Рукав у Виллюновой куртки разорван и висит. К счастью, это по шву. Фрау Розинке мигом починит.

А вот стоит Хабеданк, о котором мы не упоминали, но который неприметно, думается нам, руководил всей операцией.

Виллюн, должно быть, это знает; простирая руку, он указывает на Хабеданка и произносит:

— Сципион на развалинах Карфагена!

Развалинах? Давайте оглядимся. Столы стоят, ни один стул не сломан, даже стопки целы. Чистая работа, ничего не скажешь.

И нечто совсем новое в Неймюле.

Вайжмантель стоит у окна, он это понимает. Он глядит на Иоганна Владимира Геете, а флейтист из Хохенека выражает это вслух и торжественно, само собой разумеется:

— Нечто совсем новое. И мы, собачьи дети окаянные, можем, елки-палки, сказать, что мы, разрази нас гром, при этом присутствовали!

— Do stu piorunów!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Что мы, в сущности, знаем?

Что люди идут гулять в лес или к реке под вечер, что они сходятся и строят вокруг себя стены и возводят над головой крышу, плодятся, размножаются и старятся.

Это мы знаем. И что многое к этому привходит, мы тоже знаем: изредка то, чего ждали, чаще же то, к чему вовсе не были подготовлены, — такие вещи, к примеру, о каких рассказывается здесь. И пусть бы по меньшей мере это малое, чего можно ждать, было одинаковым всюду: в Познанском или в Лёбауском районах, в Чибоже и Неймюле и туда, в сторону Рожан. Но ведь это не так. Левин, который там знал, что к чему, может, и успел это позабыть за год, проведенный на Кульмской земле. А Мари — она ведь тоже все наперед знала и всякий раз опять забывает. И вот приходит Левин и говорит:

— Марья.

Никто не спрашивает, где Левин пропадал вчера и позавчера. Нельзя много спрашивать. Мари говорит:

— Пошли.

И они выходят из домишка Файерабенда на выселках, стоят еще немножко у плетня и прощаются — с кем, собственно?

Тут Файерабенд кричит с порога:

— Куда думаешь идти?

А Левин отвечает:

— Куда глаза глядят.

— Вернешься?

— Нет.

И вот они уходят, Лео Левин и Мари Хабеданк. Файерабенд кричит им вслед:

— А жернова? Здесь, что ли, оставишь?

Да, жернова они оставят здесь. И остатки мельничных мостков тоже. Больше ведь нет ничего. Что же, им камни захватить? Жернова?

Маймон в своей автобиографии рассказывает о собственном дедушке, крестьянине-арендаторе у князей Радзивиллов, на обязанности которого лежало содержание в порядке переправы, дорог и участка шоссе в княжеских владениях. Когда наезжали люди князя, управляющие и всякие господа, а может, и сам князь и застревали в болоте, или тонула лошадь, или опрокидывалась карста, или ломалось колесо, арендатора и его семью хватали, раскладывали прямо на дороге или на мосту и пороли до бесчувствия. И вот его дедушка установил на мосту пост, кто-нибудь непременно должен был там дежурить и при приближении Радзивиллов бить тревогу. Тогда все заблаговременно убегали в лес.

Сейчас ни один Радзивилл так уже не наезжает, хотя Радзивиллы и поныне здравствуют, да и господа и управляющие тоже, а ежели бы кто и заявился — если уж, — арендатор никуда бежать не станет, разве что от царских казаков, коли ему удастся, а затем поставит себе дом, потому что на месте старого после одни головешки. А вот дороги и деревянные мосты, какими тогда были, такими и остались. Каждый мост, каждая дорога чистая мука для Левина.

Вот они идут по шоссе к Грудуску, здесь попавшиеся им два-три моста получше, да и дорога тоже, но чего только Левин не натерпелся! И сколько они уже в пути?

Они приходят в Чернице Борове, в Хойново, в Обрембец. Если ты Левин, всюду находятся родственники. Одной рукой они с тобой здороваются, другой — подносят водки. Вначале расспрашивают, потом сами рассказывают до поздней ночи, закрыв сперва окна ставнями. Худые времена.

— Граф в Чибоже, — говорят они, — забил семь лошадей, потому что ремонтная комиссия их не пропустила. Ой и силач этот граф, проклятый гой, как ударит кулаком между глаз — всё, лошадь готова.

Будто это невесть какая доблесть.

Они говорят: «Гронахер хочет развестись, но никто не дает ему лошадей ехать к ребе в Чернятин!» — И посмеиваются.

Ну и что из того?

— Твой дядя Шахне сделал себе качели — такая вот штука, большая рама из бревен, — и поставил их перед домом, повязал меховой воротник и заплел бороду в мелкие косички. Каждый день сидит на качелях и поет себе песенки. А тетя Хене ходит вокруг этой штуки и ругается с ним, как хохол.

Плохо это, раньше он деньги делал, а сейчас, выходит, помешался?

— А у Берковича все сгорело прошлый год.

— А ты? Хочешь к своим? А с кем же это ты шатаешься?

Последнее они спрашивают за дверью.

Так Мари и Левин добираются до Рожан.

Дальняя дорога. Много чего может случиться за это время.

— Господин президент просят господина регирунгсрата доложить по поводу происшествия в Неймюле.