Избранное

— Что же ты сидишь, Апет? — сказал он мрачно. — Или посмеяться над старым дураком вздумал?

— Правда есть в твоих словах, уста, — отозвался Апет. — Взять опять-таки моих пчел. Ведь они так и живут.

Дед пристально посмотрел на Апета. Его лицо снова оживилось.

Всю ночь мы с Васаком разными красками малевали вывеску.

Наутро, повешенная над входом нашей гончарной, она ослепляла прохожих яркой надписью.

«Братство гончаров» — гласила эта надпись. На доске приводились имена лиц, составляющих это братство. На ней, кроме деда и Апета, красовались и наши имена. Даже Аво.

Но кому этим пустишь пыль в глаза? Кто не знает, что мы за гончары?

Станок Апета перенесли в нашу гончарную и поставили рядом с дедовым. Мы с Васаком вертелись тут же. Каждый делал свое дело. Аво, все еще не умеющий отличать аваза от люснивега, путался под ногами, мешая всем.

В гончарной освещены даже отдаленные углы. Полуденное солнце смотрит прямо в отверстие на крыше, излучая мягкое тепло.

Дед говорит:

— И откуда у этих созданий такая мудрость?

— Ты о чем? — недоумевает Апет.

— О том же. О пчелах. Бессловесная тварь, а сколько они в дело сообща старания кладут.

— Много, — отвечает Апет и углубляется в работу.

С того дня, как над нашей гончарной засияла эта удивительная надпись, у людей словно не стало другого дела, как тащиться к нам. И, право, кого-кого только не перебывало в братстве за каких-нибудь восемь-десять дней!

Первым пришел дядя Мухан. Со свету он двигался в пещере как слепой, вытянув вперед руку. Привыкнув к темноте, он стал с любопытством разглядывать все, что попадалось ему на глаза. А известно, что может попасться человеку на глаза в гончарной: глина, глина и еще раз глина.

Дядя Мухан, сочувственно покачав головой, сказал:

— Если пещера способна родить богатство, то почему до сих пор кроты не сделались халифами?

Вслед за ним пришел гончар Мкртич, наш сосед, и тоже не очень лестно отозвался о затее деда.

Затем потянулись другие гончары, потом ремесленники, снова гончары и снова ремесленники.

Пришел даже сам хмбапет. Ему почему-то стало очень весело у нас. Он все смеялся, хватаясь за бока, так, смеясь, и ушел.

Потом притащился священник. Как же можно без священника? Гремя цепью от кадильницы, он зачадил ладаном, призывая бога дать «благоденствие дому сему», затем окропил водой и нас, и горшки, и глину.

Дед поспешил извлечь из хурджина бутыль с тутовкой, которую он приберегал для почетных гостей. Кротко взглянув на бутыль, священник крякнул и тут же проглотил конец молитвы.

Опрокинув несколько стопок и заметно повеселев, он наконец удалился.

А что еще за народ толкается у нас? Папахоносцы? Пускай глядят и они. Нам не жалко. Милости просим. Заходите все, кому не лень: нас от этого не убудет.

Но что делать с Аво, который откровенно смеется над дедом? Мало ли что придет в голову всяким хмбапетам! А кроме того, зачем выносить сор из избы? Разве это хорошо, если наш дед у всех на языке? Ах, этот Аво! Никогда не узнаешь, какому богу будет молиться он.

— Проходя над пропастью, никогда не смотри под ноги, непременно упадешь, — говорит дед, склонившись над станком.

Апет молчит. Молчим и мы, стараясь не стучать лопатами.

— Бог, сотворив нашу землю, послал на нее двух братьев, — не отрываясь от дела, продолжает дед, — старшего назвал смертью, младшего — жизнью. Выход есть. Надо держаться младшего брата. Жить!

Нет, плохи наши дела, если на деда снова нашло красноречие.

— Что делать? — гулко отдается дедов голос в пещере. — Но что делает вода, которой преградили путь? Она пробивает пески и камни и снова выходит на божий свет.

— Шуму подняли с тобой, Оан, на весь мир, — промолвил Апет, — а ведь из этого может ничего не выйти.

Дед недружелюбно посмотрел на Апета:

— Гнилой зуб ореха не раскусит. Пробивать тропку в пустыне — не дело всякой мелюзги…

— Не сердись, Оан, — вздохнул Апет. — К слову пришлось.

Но дед уже гремел:

— Если я не ослышался, ты еще сказал, что с трухлявого мостика все равно слетишь вниз, куда бы ни смотрел. Опомнись, старина! Разве мы на гнилом мостике? Даже ребенок знает: когда арба застревает в яме, на помощь зовут людей, и, смотришь, арба пошла. Разве мы делаем не то же самое?

Но какова цена словам деда, если, разбивая малодушие Апета, он сам глядит невесело? Не прячет ли дед за пословицами свое неверие? В самом деле, во что ему верить? Давайте разберемся, что, собственно, произошло.

Жили гончары — Апет и уста Оан. Жили плохо, хуже некуда. Чтобы жилось лучше, они решили объединить свои хозяйства и работать сообща. Что от этого изменилось? Только то, что Апет перекочевал в нашу пещеру. Одна рука не может бить в ладоши, это верно. Но и два цветка не приносят весны. Что из того, что два гончара, желая перехитрить жизнь, выдумали такое слово: «Братство»? Что прибавилось в хозяйстве с тех пор, как появилось это слово над входом в нашу гончарную? Ровным счетом ничего.

Впрочем, нет, это не совсем так. А наш вислоухий друг, перешедший в братство вместе со станком Апета? Мало ли какую услугу может оказать в хозяйстве осел!