Избранное

— Что ты тут делаешь? — перестал петь Шаэн.

— Как что? — обиделся Аво. — А кто обещал показать нам вишапов?

Шаэн не сразу понял его:

— Вишапов? Каких вишапов?..

Вспомнив, он весело захохотал:

— А, черт! А я и забыл про вас! Вы что, давно здесь?

— Давно-о!

— А где остальные?

— Здесь, — ответил Аво и свистнул.

Мы выскочили из своего ухорона, на ходу отряхиваясь от приставших к нам травинок.

Шаэн рассмеялся:

— Ну, раз обещал… Пошагаем, гвардия!

Издали можно было видеть странную процессию: впереди верхом на осле — взрослый человек, а за ним длинным гусиным клином тянулись мальчишки со всего села.

_*

Лес, куда мы пришли, был глухой и темный. Высоченные сосны, дубы, карагачи с кривыми стволами, перевитыми цепкой порослью хмеля и дикого винограда, едва пропускал сквозь ветви дневной свет.

В лесу вдруг потемнело. Видно, низко проплыла туча.

— Будет дождь, — сказал Шаэн, прислушиваясь.

Мы первый раз в таком лесу и на все заглядывались. Кто-то громко и нараспев крикнул, и лес, словно передразнивая, подхватил этот крик и растянул долго-долго:

— А-о-у…

Ах ты, ябедник! Он не хуже наших гор. В долгу не остается. А ну, посмотрим, какой ты есть глашатай, каким наделен голосом.

Я выкрикнул какую-то несусветную брань, и лес незамедлительно, без стыда, подхватил мою ересь, повторил ее, растянув до бесконечности.

— Бесстыдник! — погрозил я неведомо кому, продолжая любоваться окружающим.

Был конец лета, и от высоких сосен, карагачей из глубины леса тянул сладкий дух первого опавшего листа.

Что-то грохнуло вверху, ухнуло. Лес подхватил, покатил дальше этот гром, вдесятеро увеличив его. Потом все притихло, ударила молния. Деревья, словно испугались, притихли. Воцарилась тишина, в которой хорошо были слышны первые удары капель…

Мы настороженно переглянулись. А что, если Шаэн обманул и привел нас сюда на съедение вишапам? Об этом никто, конечно, не заикнулся, но думать думали. Не хочу грешить против совести, скрывать это сейчас.

Ударил дождь. Действительно, это был удар. Шквал воды на головы деревьев, которые стонали и метались из стороны в сторону от этих ударов. Потом разом все кончилось. Дождь был еще летний: короткий, сильный, теплый. Он кончился так же неожиданно, как и начался. В лесу сразу просветлело. На деревьях зашевелились птицы, еще не успевшие прийти в себя. Взъерошив перышки, они стряхивали с себя дождевые капли. Мы вышли из укрытия и двинулись по мокрой тропинке. Солнце садилось где-то за лесом. В стороне, на пригорке, мы увидели в последних его лучах дома, точь-в-точь как в нашем Нгере, — низкие, подслеповатые, с плоскими крышами, вросшие в землю.

— Наше село, — сказал Шаэн, — но мы с сыном дома не живем. Здесь работаем, здесь и ночуем.

Неподалеку раздался стук топора.

— Сын, — объявил Шаэн и, приложив ладонь ко рту, крикнул во весь голос: — Эй, Саша!

— Эгей! — раздалось в ответ.

— Кончай работать, иди гостей принимать!..

Между стволами деревьев вскоре показался мальчик-крепыш с топором, по-взрослому закинутым за пояс. Ничего, что рукоятка топора волочилась по земле. Он на это не обращал внимания. И был он вооружен. На правом плече висела деревянная винтовка, понимай «мосени», на левом — другая деревяшка, изображающая оружье бог весть какой марки, и, конечно же, патронташи, покрывшие худую грудь крест-накрест. Тот, кого назвали Сашей, был ужасно страшным не только для нас, но, должно быть, и для всех птиц и зверей. Шел он важный, степенный, погромыхивая грозной амуницией. А вообще он был очень похож на отца. Отцовское в нем было и в губах, и в линии щек, во всем складе лица, уже обретшего характер. Вот если бы не эта надутость и важность, портившие в нем и схожесть с отцом, и добрые черты лица…

Шурша прошлогодней листвой, лесной оборотень медленно приближался к нам, всеми мерами набивая себе цену. Из худого треха на правой ноге выглядывал палец.

Саша подошел близко, высокомерно измерил каждого из нас с ног до головы, хмуро буркнул отцу:

— Мать была… Просила зайти домой, как только придешь.

— А зачем я ей? Небось соскучилась? — шутливо спросил Шаэн.

— Не знаю, — мрачно отбрил Саша, — в амурных делах я неуч, стригунок.

— Злой какой! — рассмеялся Шаэн.

Он щелкнул сына по носу и обернулся к нам:

— Ну, вы знакомьтесь тут, а я на минутку домой загляну.

Шаэн ушел.

Саша осмотрелся по сторонам, снял картуз, достал оттуда табак, смастерил самокрутку, затянулся и сейчас же закашлялся, подавившись дымом.

— А вишапы тут есть? — задохнувшись от любопытства, спросил Сурен.

— В этих дебрях чего не насмотришься! — важно ответил Саша, посасывая цигарку. — Тут им самое житье…

— Ты их видел? Говорят, они человечью кровь пьют, ребячьим мясом питаются… Как же они тебя не трогают? — забрасывали мы Сашу вопросами.

А он, чувствуя растущий интерес к своей особе, все больше разжигал наше любопытство уклончивыми ответами:

— Леший их знает, чем они питаются! Может, им шамайки да селедки больше нравятся. Отец вон говорит, что все это попы выдумали. А мне все равно. Плюю я на этих вишапов.