Избранное

Однажды, поймав его на явном искажении известного уже нам предания, Васак недоуменно спросил:

— Апет, а разве девушка не бросилась со скалы и не разбилась?

— Нет, сынок, — невозмутимо ответил Апет, — она вышла замуж за любимого человека и счастливо прожила свой век.

— И Прометея не приковали?

— Нет, и Прометей жив остался. За то, что он принес людям огонь, народ спас его от гнева богов.

Добрый, чудесный старик! Сам не раз хлебнувший горя и нужды, он пестрыми нитями слов ткал сказочный, неведомый мир, известный только ему. Он стыдился людской подлости и несправедливости и старательно скрывал их, как скрывал и свои обиды под маской веселого добродушия.

VI

Вражда снова легла между стариками.

Васак сдал пробу и ходил теперь вразвалку, как настоящий гончар, а я все размешивал глину, и дед не мог снести этого.

— Никогда не угадаешь, когда человек ставит ногу, куда он поставит другую. Этот неуч, который только и делал, что бегал к нам за советами, обошелся без нас.

Деда не пригласили оценить качество пробы. Обида была кровная.

— Что такое цыпленок, вылупившийся раньше времени? — спрашивал он гневно. — Одна жалость. Пшик, и только.

— Но, дед, вчера у Апета купили большую партию кувшинов, и всем известно, что половину их сделал Васак, — вставил я.

— Кувшин кувшину рознь. Еще неизвестно, сколько раз перевернутся в могиле родичи Апета, какими словами они будут помянуты! — ответил дед.

— Но, дед, кувшины купил скупщик Амбарцум, а его не проведешь. Не станет же он покупать кувшины, которые гроша не стоят! — снова заметил я.

— Скупщик Амбарцум не святой Аствацатур. Он может ошибаться.

— Но, дед, Васак сдал пробу. Ее приняли лучшие мастера.

— Крапива рождает крапиву, юноша. Твой сморчок, этот Васак, — внук своего деда. А известно, на корню бузины виноград не растет.

— Но, дед…

Дед, оторвавшись от круга, посмотрел на меня поверх очков. Он всегда смотрел поверх очков, когда сердился:

— Что за ходатай выискался? Меси глину!

_*

В ночь под Новый год к нам пришли колядники-славильщики и запели «Хорот мез». Колядников было двое — два дервиша, облаченные в живописное тряпье, — славильщики Христа должны быть страждущие. Из-под надвинутых на лоб странных клобуков выглядывали молочные мордочки, разрисованные углем. Измазанные углем лица тоже, наверное, что-нибудь означали. И прежде под рождество приходили ряженые, но эти… Не хватили ли через край, играя в страждущих? Колядники текста «Хорот меза» как следует не знали, выкрикивали какие-то слова, надеясь на шумовой эффект, издаваемый колокольчиком. Только и было слышно: «Хорот мез евс кончели», да еще: «Сеем, веем, посеваем, с Новым годом поздравляем!» Все остальное тонуло в яростном трезвоне.

Собственно, пел один, другой только подпевал под шум колокольчика. Так полагалось по обычаю. Но этот звонарь? Колокольчики так неистовствовали, что, как бы ни навострял уши, все равно ничего не услышишь.

Дед слушал славильщиков, как подобает при исполнении религиозной песни, поначалу внимательно, изобразив на лице покорную благочестивость. Хотя и не религиозен был наш дед, но в нем сидел маленький страхолюд, он терпеть не мог священнослужителей, побаивался их, избегал с ними встречи, кто бы они ни были. Будь это сам священник, его приспешники или даже наши нгерские мальчишки, рядившиеся в страждущих.

Аво наклонился ко мне и, чтобы перекричать звон колокольчика, прокричал в ухо:

— Знаешь, кто с колокольчиком?

— Нет. А ты знаешь?

— Знаю, не слепой, — завопил сквозь яростный треск колокольчика Аво. — Твой кореш, Васак.

— Тоже сказал, Васак! Станет он играть в дервиша, мазать себя гадостью.

— Из-за барыша чего только не сделаешь.

— Хорошо, — хитрил я. — Пусть этот разрисованный болван — Васак. Но кто тот, что только и знает: «Сеем, веем, посеваем»?

— Будто не видишь? Твой другой кореш, иголка.

— Айказ? Быть того не может. Кто-кто, а Айказ на такое не пойдет.

— Не пойдет? — не унимался Аво. — А вот и пошел. Ему тоже жевать охота.

Славильщики все более путались, покрывая все слова песни густым, несмолкаемым звоном колокольчика, и дед перестал их слушать. Лицо его померкло. Он подошел к славильщикам.

— Подожди малость, парень. — Он схватил руку того, что гремел колокольчиком. — Все уши продырявил ты нам. Дай послушать слова песни.

Делать нечего, колокольчик замолк. Тот, кто пел, отчаянно посмотрел на напарника, еще надеясь на помощь, но колокольчик молчал. Напарник только смущенно отводил глаза.

Славильщик, выкрикивавший слова из песни о несчастном, распятом Христе, снова умоляюще посмотрел на напарника, еще не теряя надежды, невнятно отчубучил жеваный и пережеванный припев «Хорот меза» и «Сеем-веем», спел куплет совсем из другой оперы, вроде «Введи меня в твои врата, моей души будь гостем», и, не дождавшись от напарника признаков жизни, сконфуженно утих и сам.

Дед подошел, изучающе разглядел осрамленных славильщиков.

— Вижу, какие вы печальники Христа. Ни одного хорала до конца не выучили! Чистый наш достославный преподобный, стоящая ему пара.