Читаем Избранное полностью

Избранное

Тут автобус подъехал к углу, где я должен был выходить. Я уже видел свой дом, который показался мне землей обетованной. Но я не вышел. Я словно окаменел, и взревевший автобус представился мне трансатлантическим лайнером, отправлявшим меня в неведомые края. Я тут же пришел в себя; конечно же, я не мог бросить на произвол судьбы тех, кто доверил мне свои судьбы и поставил меня править их путь. Кроме того, должен признаться, меня смущала мысль о том, что мой внезапный уход мог дать разрядиться сдерживаемым дотоле эмоциям некоторой части пассажиров. Женская-то половина была на моей стороне, но вот насчет моей репутации у мужчин я не мог быть уверен. Если бы я вышел, то вслед вполне могли раздаться как аплодисменты, так и свист. Я не захотел рисковать. А что как вдруг, воспользовавшись моим уходом, какой-нибудь негодяй захочет отыграться на слабых? Я решил остаться и сойти на последней остановке, чтобы быть уверенным, что все до одного добрались куда надо целыми и невредимыми.

Каждая выходившая женщина буквально сияла от счастья. Водитель же — кто бы мог подумать! — подводил автобус к самому тротуару, останавливался и терпеливо ожидал, пока дамы не сойдут, как полагается. И каждое из остававшихся за окном лиц дарило мне на прощание теплую благодарную улыбку. Последней сошла женщина с двумя детьми, которой я вновь поспешил помочь; прощальной наградой были два детских поцелуя, которые до сих пор бередят мне душу.

Я вышел в каком-то глухом, пустынном месте, и выход мой не был отмечен никакой торжественностью. Глядя на уходивший автобус, я ощущал в своей душе бездну ищущего себе выхода героизма, и думал обо всех оставшихся там, в темноте, случайных попутчиках, о тех, кто сотворил мне репутацию рыцаря.

КОРРИДО

^[комм.]Есть в Сапотлане площадь, что по неведомой причине прозвана в народе площадью Амеки^[комм.]. Широкая мощеная дорога, наткнувшись на нее, идет рассохой, щепится надвое; по этим-то развилинам народ и растекается, теряясь в маисовых полях.

Вот что такое наша площадь Амеки, старинный восьмигранник, образованный колониальными домами. Здесь-то однажды, давным-давно, случай и свел двоих соперников. А всему бедою девичья краса.

Дорога, что идет через Амеку, изъезжена крестьянскими возами. Тяжелые колеса измололи камень в мельчайший прах, который налетевший ветер сыплет в глаза и заставляет их слезиться. Еще на площади была тогда водоразборная колонка. Обычная колонка: широкий кран с латунной ручкой и низкий каменный бассейн.

Смуглянка появилась первой. Она несла ярко-карминный кувшин и шла по улице, что разделялась надвое. Соперники к ней приближались по той же улице, но по разным сторонам, еще не зная, что им было предназначено столкнуться на скрещении путей. Они и девушка сближались, как по велению судьбы, хоть каждый шел своим путем.

Девчонка шла набрать воды; она открыла кран. В этот момент те двое заметили друг друга и поняли, что оба шли к одной и той же цели. Здесь путь каждого из них кончался, но ни один и шагу не ступил. Они впились друг в друга долгим взглядом, и ни один не опустил глаза.

— Послушай, друг, чего так смотришь?

— Да ничего, хочу себе, смотрю.

Таким казался молчаливый разговор их взглядов. И ни туда тебе, и ни сюда. Так все и началось на опустевшей площади, где, как назло, не оказалось никого из местных.

Струя воды, переполнявшая кувшин, казалось, их наполняла жаждой схватки. В мертвой тишине лишь слышалось биение воды. Вода давно бежала через край, когда девчонка, опомнившись, закрыла кран. Она взметнула на плечо себе кувшин и в испуге пустилась прочь.

А два соперника остались, дрожа от нетерпения, как два бойцовых петуха в миг перед схваткой, не сводя друг с друга недвижных глаз с нацеленными черными зрачками. А между тем смуглянка запнулась по дороге, кувшин упал, разбился на куски, пыль пропиталась влагой.

Этого достало, чтобы оба сорвались — один с мясницким косарем, другой с увесистым мачете. И с ходу пошли кромсать друг друга, слабо прикрываясь каждый своим сарапе^[комм.]. От девушки осталась лишь пролитая вода, и теперь они сражались за черепки ее кувшина.

Оба были бойцы что надо и оба бились до конца тем днем, что уходил, но остановился навсегда. Там и остались оба навзничь: один с разрезом во всю глотку, другой с разрубом в голове. Как два бойцовых петуха, когда и победитель едва не испускает дух.

Потом уж, к вечеру, народ подсобрался. Пришли и женщины — молиться за упокой души, и мужики — кумекать, как о деле доложить. Один из убиенных еще был жив: он только и спросил, добил ли другого.

Про девушку узнали мы потом. И смуглянка осталась навсегда запятнана молвою. Говорят, она и замуж-то не вышла. И в самом деле, да окажись она хоть в Хилотлан-де-лос-Долорес^[комм.], то и туда дойдет, причем, скорее, чем она, ее дурная слава пагубницы.