Избранное

— Гроза, наверное, — произносит Элиза, успокаивая себя.

По ту сторону скальной преграды и в самом деле не умолкают прерывистые раскаты грома. Порой вспыхивает молния, и тогда ее свет выхватывает из темноты белые контрфорсы непрерывной белой стены. Дождь налетает короткими, хлесткими порывами из-за сильного бокового ветра.

Манунте лет тридцать семь — тридцать восемь. Это низкорослый толстяк с круглым добродушным лицом. Закутанный в непромокаемый плащ, он выглядит довольно комично, особенно с нелепым капюшоном на голове.

— Нет, — говорит он, — это не гроза. А вы, госпожа Исмани, в курсе дела?

Элиза, отдуваясь, старается не отстать. Она не привыкла к горам. Ей достаточно небольшого подъема, чтобы потерять дыхание.

— Мне профессор Эндриад рассказал.

— Ага, — говорит Манунта, успокоенный неожиданным сообщничеством.

— Я знала Лауру. Мы были подругами в детстве.

— Хорошо знали?

— Да.

Они добрались до верхней части луга, где заградительная стена круто уходила вниз по скалам и не было возможности двигаться дальше. Здесь находился балкон, соединявший особняк Эндриада с машиной.

— Профессор, профессор! — зовет Манунта между порывами дождя. Но никто не отвечает. — Давайте войдем, — предлагает старший техник. — Он наверняка там, внутри.

— А ключи у вас есть?

— Да, ключи у нас троих: у профессора Эндриада, у инженера Стробеле и у меня. Но придется спуститься. От этой двери у меня ключа нет.

Они стоят наверху, у двери, предназначенной только для Эндриада. Манунта учтиво протягивает женщине руку для помощи. После чего они проходят метров сто вниз. Элиза смотрит в сторону особняков, нет ли там кого-нибудь. Но все пустынно.

Наконец — другая небольшая железная дверь неподалеку от того места, где супруги Исмани повстречали ночью Эндриада. Манунта отпирает, зажигает свет в коридоре и делает знак молчать. Дойдя до конца, он гасит свет и в темноте открывает еще одну дверь. Они вновь оказываются под дождем.

Сюда не достает свет с дороги. И лишь через какое-то время Элизе удается хоть что-то разглядеть.

— Он там, там, разговаривает, — шепчет ей Манунта. — Давайте руку.

В густой темноте Элиза идет вслед за ним.

— Осторожно, госпожа Исмани, здесь три ступеньки. Теперь прямо. А тут направо, только осторожно, прошу вас.

Манунта останавливается. Ничего не видно, кроме черной кромки котловины под свинцовым небом.

Они замерли в глубине балкона. Манунта подталкивает ее еще дальше, словно их кто-то может заметить.

Затяжной гром рассыпается над горами. Вскоре долгие обширные сполохи озаряют весь горизонт.

— Вы видели его? — спрашивает Манунта.

— Да.

Еще одна вспышка. Метрах в десяти от них на небольшой террасе стоит Эндриад, подавшись вперед, к черному провалу. Он без шляпы. Мокрые от дождя длинные волосы беспорядочно падают на лицо. Некрасивый, постаревший, выросший до гигантских размеров в страстном порыве величия.

XIX

В темноте под секущим черным дождем Эндриад зовет во весь голос:

— Лаура! Лаура!

Ему отвечает кто-то или что-то. Какой-то хрип, потоками выкатывающийся из невидимых отверстий повсюду. Он волнистый, он растет, делается воплем, скользит, тает в стоне, замирает, снова возникает тонкой нитью, взрывается, клокочет, кашляет, скулит, опять смолкает, затем переходит в нечто резкое, сухое, похожее на смех. И умолкает, чтобы прорезаться долгими жалобными стенаниями.

— Манунта, вы ее понимаете?

— Да.

— Что она говорит?

— Она говорит… Говорит, что…

— Что говорит?

— Говорит, что хочет быть из плоти, а не каменной.

— Лаура?

— Да, Лаура. Говорит, что видела сегодня женщину и почувствовала ее.

— Как это — почувствовала?

— Не знаю. Там госпожа Стробеле купалась. Голая. Вот Лаура ее и видела.

— А дальше?

— Дальше говорит про тело. Про человеческую плоть. Что она нежная, ласковая, мягче птичьего пуха.

— Вы сумасшедшие! — Элиза Исмани возмущена. — Не могли всего этого предвидеть?

Голос Эндриада вздымается как шквал:

— Лаура, Лаура! Ты — самая красивая. Плоть, о которой ты говоришь, сгниет, а ты останешься юной.

Ему отвечает неизвестный доселе звук. Протяжный, похожий на вопль, с глубокой дрожью.

— Боже! Боже! — стонет Эндриад. — Она плачет!

Это и вправду невыносимо слушать. Это как наша человеческая боль, но доведенная до гигантских размеров соответственно мыслительной мощи машины.

«Выдержу ли я?» — задает себе вопрос Элиза Исмани.

Эндриад — тот выдерживает.

— Лаура! — кричит он. — Успокойся! Завтра вновь будет солнце. Будут щебетать птицы. Они прилетят к тебе в гости. Ты красивая, Лаура. Ты самая совершенная, самая восхитительная женщина всех времен.

Его обрывает почти издевательский вопль, распадающийся на лоскуты.

— Что она говорит? — спрашивает Элиза.

— «Проклинаю ваших птиц», — переводит Манунта.

Голос Первого Номера выписывает два-три резких коленца, что-то вроде раскатистого скрежета. Затем переходит в плотное стрекотание под сурдину.

Тут в силу необъяснимых причин Элиза начинает все понимать. Нечленораздельные звуки становятся и для нее связным выражением мысли. Их смысловое богатство и точность недостижимы для человеческого слова.