Избранное

Грома, искр и льда философ,
самый ражий из детин —
славься, славься, Ломоносов,
молодой кулацкий сын!

Ты оттуда, где туманы,

где валится с неба снег,
вышел, выродок румяный,
всероссийский человек.

Средь российския природы

ты восстал, высоколоб,
и заслуживаешь оды
на покрытый мраком гроб.

С миром Божьим в неполадке,

рубишь воздух сгоряча,
и камзол ученой складки
сбросил с крепкого плеча.

На тебе парик с хитринкой,

пряжки звонко блещут с ног.
Вспомни, вспомни, как с Катринкой
ты в немецкий шел шинок.

Слово славы между прочим

ты вписал себе в итог,
над столом клоня рабочим
пукли мудрой завиток.

Век, идеями чреватый,

пал, как хмурая пора,
под полет витиеватый
лебединого пера.

Ты взойдешь, подобен буре,

на дворцовое крыльцо
и в лицо самой Натуре
влепишь русское словцо.

В ледовитый мрак полмира

погружается кругом.
Блещет Северна Пальмира,
озаренная умом.

Над тобою, трудолюбцем,

первый рокот лирных струн.
И Нептун грозит трезубцем,
и свергает Зевс перун.

А когда природа кучей

свалит всё на дно ночей,
ты, парик закинув в тучи,
гром низвергнешь из очей.

1934

1940-е

(«Когда умру, оплачь меня»)

Когда умру, оплачь меня
слезами ржи и ячменя.

Прикрой меня словами лжи

и спать под землю уложи.

Я не хочу, чтоб пепел мой

метался в урне гробовой,

стучал, закрытый на замок,

в кулак слежавшийся комок.

Когда умру, упрячь меня

под песни ржи и ячменя,

чтоб вяз свой воз зеленый вез,

чтоб, наливаясь, рос овес,

отборным плачучи зерном

по ветре буйном, озорном.

Земли на грудь щепотку брось

мне как-нибудь и на авось.

Авось тогда остаток мой,

согретый черноземной тьмой,

взбежит свободно и легко

по жилам, точно молоко.

И ты придешь, опять хорош,

смотреть, как в дрожь бросает рожь,

когда желтеющим лицом

тебе навстречу, агроном,

сквозь даль лесную я блесну,

напомнив молча про весну,

когда, волнуясь и шумя,

взмолюсь: Помилуй, Боже, мя!

1940

(«Под причитанья заунывных бабок»)

Под причитанья заунывных бабок,
под болтовню румяных повитух
ты, переваливаясь с боку на бок,
пройдешь всю жизнь. И пропоет петух.
Заноет зуб. И, сколько ни хитришь ты,
узнаешь: боль была в тебе с утра.
И ты от жизни отречешься трижды,
как подлое подобие Петра.

1940

(«О век! Ты в час своих доброт»)

О век! Ты в час своих доброт
меня обделишь непременно,
а мне и горе по колено,
и по годам иду я вброд.

1940

(«Всё те же темы музыки и слова»)

Всё те же темы музыки и слова,
квадривий всех высоких дум.
Мы в нем, как в комнате, меж четырьмя углами
стопами измеряем нашу жизнь.
Всё те же темы в узкой комнатушке
чердачного поэта-музыканта:
я сам, природа, страсть и смерть.

1940

(«Чу! мгновения глухие»)