Избранное

Этого домика нет. Только сад поредевший напротив,
да розоватый булыжник в проплешинах виден асфальта,
да вороньё, как и прежде, обсело высокие кроны.

В бархатных вмятинах перекосились ступени.

Запах уборной и чёрного хода потёмки.
Слева скрипучая лестница – «к Нюре», а прямо —
дверь «к Рыкачёвым», стареющим девам недобрым.

И разноцветный витраж уцелевшего чудом окошка,

и с червоточиной пробы за завтраком чайная ложка.

На огороде смородина, запах садовой малины

с белым кинжальчиком в сердце и кислые сливы.

Топится печь обливная, напротив – портрет Магдалины,

а перед нею свеча и подшивка разбухшая «Нивы».

Или лото в перехваченном туго кисете,

ставим бочонки на цифры, закрытые в клети.

А за окном в темноте уподобились раю

заиндевелые ветви и звёзд ледяная рассада.

Этого домика нету. Но верую и понимаю:

он достоянье не волжского – Божьего Града.

…Божьего Града – затем и улыбки на лицах,

что во вселенной гуляют сомы и плотвицы.

Словно у лунки на льду огнедышащей Леты

спит рыболов – и подошвы его разогреты.

1976

Татарник

Татарник розов и лилов
у соловецких валунов,
покрытых пышной ржавью,
где морок спутан с явью.

Татарник, плоть мою возьми,

расстанемся друзьями.
О море Белое, греми
о валуны волнами!

Поведай, как пристал челнок,

как сделал шаг Савватий,
когда татарник, как щенок,
цеплялся за гиматий.

…Но в солодящий солнцем день

молчи про радость смерти
– когда встаёт за тенью тень
из соловецкой тверди.

1976

«Соловки от крови заржавели…»

Соловки от крови заржавели,
и маяк на Анзере погас.
Что бы ветры белые ни пели,
страшен будет их рассказ.

Но не то – в обители Кирилла:

серебрится каждая стена,
чудотворца зиждущая сила
тут не так осквернена.

Потому надвратная икона

оживает в утреннем луче,
и берёз ветшающая крона
на небесной выткана парче.

Что остановило комсомольца

сделать склад для красных овощей,
из свиных ноздрей пуская кольца,
у святоотеческих мощей?

1976

«В том краю, где моря Белого…»

В том краю, где моря Белого
заповедный слышен вздох,
зажилась морошка спелая,
запылал багрянцем мох,

где потом Петра Баранова

у Секирного холма,
возвращая Богу заново,
бич зарезал задарма,

где водил я в осень лодочку,

запирал покрепче дверь
и в холодной келье водочку
пил, заросший, точно зверь,

– что теперь в том мире деется?

Верно, всё как было встарь!
Водка-дрянь в порту имеется,
часто ленится почтарь.

И душа моя – в то белое

искромётное кольцо
опускает задубелое
постаревшее лицо.

1977

Посвящается китсу

I