Избранное

— Так нельзя говорить, — вмешался Наташин папа, — врачи — специалисты своего труда. А ошибки в каждом деле возможны.

— Да вы посмотрите, посмотрите! — Варвара выставила под углом локоть и подтолкнула кисть. Вся рука беспомощно закачалась. — Видал? — торжествующе сказала она. — Крепости никакой нет.

— А возможно, в данном случае нельзя было сделать иначе, — стоял на своем папа.

— Ничего, — мстительно сказала Варвара, — я их притяну. У нас в доме писатель живет, он мне такое заявление напишет — бывай здоров. Они у меня все до единого почешутся.

И, не желая больше разговаривать, она ушла из палаты.

— Это заместо благодарности. Сколько же они с ней возились — это не передать…

Анна Николаевна будто ни к кому не обращалась, но на самом деле она давно уже терпеливо и напряженно ожидала, что Наташина мама обратит на нее внимание. И теперь, выражая свое неодобрение, осуждение, она как бы деликатно и ненавязчиво напомнила о себе.

Алевтина Ивановна отобрала несколько яблок и, обойдя кровати, сложила их на тумбочку Анны Николаевны.

— Это вам гостинчик, — сказала она звучным, полным голосом и так же громко продолжала говорить о том, чего так неотступно ждала Анна Николаевна: — Ну, позвонила я вашему сыну вчера днем, в воскресенье то есть, как вы просили. Ответил женский голос. Я спросила: «Кто говорит?» Отвечает: «Жена».

— Цыганка, — часто закивала головой Анна Николаевна, — это цыганка.

— Я говорю: а где Александр? «Он сейчас на работе». А в больницу к матери почему не приходите? «Придем», — говорит. И я с ней больше не стала распространяться.

— Ну, правильно, правильно, — опять закивала Анна Николаевна.

— А вечером я и ему дозвонилась. У нас все удобства, телефон в комнате. И тут он сам подошел. Хотелось мне его отругать как подобает…

Анна Николаевна протестующе замахала руками.

— Нет, я ничего такого не сказала, только напомнила: «Мать-то у вас одна, а внимания от вас не видит. Потом хватитесь, да поздно будет». А он говорит: «Я обязательно приду». А еще сказал: «Передайте матери, если кто будет ее навещать, пусть приглядывается».

— Это кто же будет навещать? — с тревогой спросила Анна Николаевна.

— Так сказал без всякого объяснения. Я говорю: и жена пусть приходит. Все-таки женщина, уход какой-нибудь окажет. А он ответил: «В этом деле у меня еще полная неизвестность».

— Уж чего там неизвестность. В моей комнате живут с цыганкой-то.

— Может, не регистрировались еще.

— Это конечно. А все равно…

— Вам она не нравится? — тихо спросила Галя.

— Уж чего там нравиться… Цыганка, она и есть цыганка. Но по мне, хоть бы один конец. Знать бы, к кому приноравливаться. Леночка была. Тихая женщина, ничего. «Ты, говорит, не очень привыкай». Теперь — цыганка.

— Национальность не причина, — сказал Наташин папа, — и среди цыган могут быть хорошие люди.

Тут нечего было возразить. Как-то торопливо, бочком, в палату вошла Варвара Петровна, пошарила у себя в тумбочке и снова вышла, улыбаясь лукаво-виноватой улыбкой и прижимая здоровой рукой пакетик, завернутый в газету.

— Куда это она все бегает?

— А в садик. Погода пока позволяет. Со всех отделений там гуляют. Сообразили уже небось на троих.

— Ну, нам пора, — сказал Наташин папа, давая понять, что нарушения и неполадки этих мест его не касаются и он не намерен их пресекать.

— Желаем вам всем здоровья и скорого выздоровления и чтоб вы все в ближайшее время оказались дома, — скороговоркой произнесла свои добрые пожелания Алевтина Ивановна.

— Завтра пораньше приходите, — вопила вслед родителям Наташа, — платье принесите, не форму, голубое…

Леонида не было долго, но Зоя умела ждать. Этому она хорошо научилась. Ждать без нетерпения, заполняя каждую минуту ожидания какой-нибудь мелкой заботой. А время и проходило. Здесь тоже были дела — чуть-чуть передвинуть больную ногу, примоститься поудобней, сообразить, какие вещи ей будут нужны, какие отдать распоряжения по дому, и, наконец, припудрить лицо и подкрасить губы, чтобы выглядеть получше к тому времени, когда муж вернется от профессора.

6

Леонид Сергеевич долго сидел в пустом кабинете, куда его ввела сестра. Кабинет был не из тех привычных полированно-ковровых помещений, где на зеркальном столе только шариковая ручка и ряд разноцветных телефонов.

Здесь стоял обшарпанный письменный стол, и на нем разлохмаченные папки, плохо отточенные карандаши в деревянном стаканчике, старая портативная машинка. В комнате был еще облезлый клеенчатый диван и белесые книжные шкафы — обстановка, словно отодвинувшая Леонида Сергеевича назад лет на двадцать в помещение какого-нибудь окраинного геологического управления.