Избранное

Уже прошли дни, когда Зоя была главным лицом в палате. К ней, помимо обхода, с утра приходил Иван Федорович, смотрел температурный лист и послеоперационный шов, справлялся о самочувствии, спрашивал:

— Настроение бодрое? Ну, ну. Это самое главное.

Теперь он даже на обходе не задерживался возле нее. Зоя сошла с его конвейера. Это было хорошо, но тем не менее ее, как и всех остальных, одолевали и ревность и зависть, когда Иван Федорович останавливался у чьей-нибудь койки.

Он подсел к Гале и заговорил с ней в полный голос, что вернуло палату к обычной жизни.

Софья Михайловна тоже было хотела задержаться, но профессор отклонил ее служебное рвение:

— У нас тут личная беседа.

Татьяна Викторовна, уловив, что торжественное настроение, вызванное ее пением, угасло, принялась негромко, деловито отсчитывать время: раз, два, три, четыре, — пока переливалась кровь.

Иван Федорович говорил Галине:

— Если мы на этом остановимся, с ногой будет все в порядке. Но шрам останется. И довольно глубокий.

— Я не хочу, — тихо ответила Галя.

Ее мать, бросив у двери тяжелые кошелки с передачей, тревожно переводила сливово-черные глаза с Ивана Федоровича на дочь.

— Галочка, родненькая, ну пускай шрам. Не на лице ведь. Чулочек покроет. Неужели тебе третий раз под нож ложиться?

— Я не хочу, чтоб у меня была изуродованная нога.

— Разве ж это уродство! Кто умный — поймет, а кто без разума и без сердца — так на что он тебе сдался? Стоит ли ради него такую муку принимать?

— Мама, о чем ты говоришь! — звонко крикнула Галя. — Ничего такого нет. Просто не хочу, не хочу я, чтобы яма на ноге была.

— Ну и я не хочу, — Иван Федорович поднялся. — Значит, потрудимся. Только нам обоим нужно терпение и взаимная помощь.

— Да, да, да, — готовно повторяла за ним Галя, обратив горячее от слез скуластое лицо к Ивану Федоровичу.

Ее мать кинулась за ним следом, но почти тут же вернулась, вытирая глаза скомканным платочком:

— Не надо бы, деточка. Ну шрам и шрам. Кто его увидит!

— А в волейбол играть? — вмешалась Тося, выбирая из банки ягоды компота. — Или на пляже загорать? Неудобно все-таки. Она ведь девушка.

— Галочка, я вас одобряю и приветствую. Человек должен заботиться о красоте своего тела, — раздался голос Татьяны Викторовны.

Что-то в этом роде должна была сказать и Зоя. Но она помнила, как Галю привезли из операционной, белую, с закатившимися глазами, и как потом она несколько суток лежала без подушки, не имея права пошевелиться, чихнуть, кашлянуть. Очень сильно у нее болели места на бедрах и животе, где вырезали лоскуты кожи, чтоб наложить на ногу. И это была уже вторая операция. Первую делали еще до поступления Зои. Что заставляло девушку в третий раз идти на такую пытку? Неужели слова одной из подружек, сказанные будто между прочим: «Я Леву к тебе звала — не пошел. Говорит: не переношу никаких больниц, никаких страданий. Мне, говорит, всякие увечья противопоказаны. Ох и трепач!»?

Галя принужденно засмеялась. Но все-таки — она ждала. Однажды сменщица Евдокии Степановны, выдумщица и болтушка Надя, прибежала и сообщила ей:

— А кто к тебе пришел! Молоденький, хорошенький! Вот я ему сейчас халат несу.

Галина заметалась на койке и не знала, что раньше — причесаться, оправить постель, накинуть халат… И все-таки первым делом она тщательно закутала одеялом больную ногу, по правилам обычно покрытую только бинтами.

Пришел инспектор милиции. Долго расспрашивал Галю о том, как она побежала, как поскользнулась, как ее зацепило трамваем. Он даже что-то чертил, положив бумагу на портфель, а Галина ему показывала на чертеже, где был трамвай, где она. Инспектор все прерывал ее и требовал: «Уточним, уточним».

11

Такой же инспектор, но пожилой, приходил и к Зое. Его почему-то сопровождала Софья Михайловна.

— Вы пошли на переход именно тогда, когда зажегся красный свет, или раньше? — спрашивал инспектор.

— Я не помню.

— Но вы видели, что горит красный свет?

— Видела.

— И все-таки пошли?

— Я потом увидела.

— Когда?

— Когда машины тронулись.

— Что же вы тогда сделали?

— Кинулась туда, где безопасней.

— Безопасней, — повторил он. — Куда же именно?

Софья Михайловна слушала, приоткрыв маленький изогнутый рот. Что интересного могло быть для нее в этом дознании, Зоя в то время не понимала.

— Я кинулась куда-то вбок. Только водитель ни при чем. Водитель совершенно не виноват.

— Почему вы так уверяете, — усомнился инспектор, — а может быть, все-таки виноват?

— Он ничего не мог сделать. Я от испуга метнулась в его сторону.

— От испуга… Значит, все-таки испугались? А когда пошли на красный свет, не боялись?

— Я тогда совершенно о другом думала…

— Хватит, — вмешалась Софья Михайловна, — мы же с вами уговорились, — нервно сказала она инспектору.

И тот поднялся.

— А что с водителем будет? — спросила Зоя.

— Все по закону, — неопределенно ответил инспектор. — Значит, вы пошли на красный свет?

— Ну, пошла, пошла, — согласилась Зоя и увидела, как при этом страдальчески поморщилась Софья Михайловна.