Избранное

— А я своего не покрывала, — сказала после ухода чужих Анна Николаевна, — я про него, прохиндея, всю правду выложила. Только с подножки ногу спустила, а он как дернул трамвай. Сразу я и упала. Хочу встать — ан не могу. А водитель выскочил, поднял меня, к столбу прислонил и говорит: «Ничего, мамаша, отдохнешь маленько и пойдешь потихоньку». Вот какой паразит! Потом уже люди «скорую» вызвали. Я все так и сказала. Пускай судят.

Догадка пришла к Зое ночью после посещения инспектора, в обычные часы бессонницы, когда, заснув по-больничному рано, вдруг просыпаешься с ясной головой и понимаешь, что уже не уснешь до серого рассвета. В тишине, один на один с собой, Зоя обычно учитывала свои потери. Она видела себя жалко припадающей на одну ногу, и, что бы ни говорили врачи, это не пройдет по крайней мере года три, последние ее женские годы. Исчезнут подвижность, быстрота, и это отразится на их доме, на выстроенной ею жизни, которая и сейчас уже подорвана ее долгим отсутствием. Сколько ее будут здесь держать? Обычно выписывают сразу после того, как поднимают на костыли. Почему же сегодня, когда она спросила об этом, Софья Михайловна отвела глаза и ответила неопределенно: «Не будем торопиться, не это главное». Так она ответила. Что же «главное»? — думала Зоя. И вдруг это смущение Софьи Михайловны, и настойчивые внушения профессора о «душевном здоровье» и «хорошем настроении», и затравленно-виноватый Леонид — все точно осветилось красным светом, о котором так настойчиво допрашивал ее инспектор ГАИ.

— Вы пошли на красный свет? Значит, вы все-таки пошли на красный свет?

— Ну, пошла, пошла, — ответила она, просто чтобы покончить с этим.

И лицо Софьи Михайловны горестно исказилось от подтверждения их догадки. Она бросилась под машину нарочно! Надо же придумать такую чепуху! Не было этого. Зря вы ее жалеете и смотрите сочувственно-любопытными глазами. Никогда бы она этого не сделала. Все, кто хоть немного знают Зою, не поверят. И тут же она подумала: а Леонид? Он поверил! Он испугался! Его выдавали тревожная предупредительность и покорность. Как же она этого не понимала? Ей-то казалось, что он заглаживает другую вину. Но нет. Теперь он действительно сидит по вечерам с Сережей. Он никуда не пойдет, если его жена из-за этого умирала.

И не надо его в этом разубеждать. Пусть думает так. Пусть это заблуждение станет основой ее покоя.

Да много ли я хочу? — думала Зоя. Хочу, чтобы было озарение в моей жизни. Хочу снова быть женой. Хочу отца для своего сына. Хочу, чтобы вернулось все, что я утеряла не по своей вине. И все, что я до сих пор для этого делала, — неверно. Молчала. Терпела. Ждала. А надо, как Тося, которая прямо говорит:

— С первым мужем я была дура дурой. И лучший кусочек ему, и всегда на все готова. А мужчины этого как раз не ценят. Вот сейчас — извините! Жена отдыхает — в доме должна быть тишина. Жена обед не сготовила — сам постарайся. Зато улыбнусь — ему уже праздник. И свекровь меня одобряет. Говорит — правильно. С ними надо туже гайку завинчивать.

Она и завинчивала. Виталик проводил в больнице все свободное от работы время. Сперва Татьяна Викторовна пробовала с этим бороться и недвусмысленно заявляла, что мужчине проводить в женской палате по нескольку часов нежелательно. Тося понимающе усмехалась, посылала Виталика «покурить», и он минут через десять виновато, но непреклонно являлся снова, усаживался на Тосиной койке, съедал ее больничный обед и, делая вид, что поправляет одеяло, украдкой целовал ее тоненькую шею.

Потом к нему привыкли. В нужную минуту он просто отворачивался к окну. Перед болезнью отступали условности, и все воспринималось с первобытной простотой.

По вечерам Виталику трудно было уйти сразу.

— Иди уже, иди, — томно говорила Тося, но от дверей возвращала: — Ой, что-то я тебе еще хотела сказать…

Он послушно ждал.

— Да ладно, ничего. Иди. Маме позвони.

И опять:

— Вернись, я вспомнила…

Может быть, действительно так и надо? — думала Зоя. Но насколько туго можно завинчивать эту гайку? Она испытала далекое от нежности, скорее мстительное чувство, когда капризно и жалобно приказала Леониду Сергеевичу:

— Приходи теперь каждый день. Мне скучно.

Он удивился. Еще вначале Зоя сама составила распорядок его жизни. Леонид Сергеевич посещал жену через день. В свободный вечер делал покупки, а на следующий — ехал в больницу прямо с работы.

— А как же с передачей, Зоенька?

— Ну, не знаю. Тетю Катю попросишь. Неужели я и здесь должна обо всем думать? Другие как-то устраиваются.

«Другие» — рыжеволосый Виталик. Он вытаскивал из сумки очередную банку компота:

— А вот клубничный. Я за ним на Ленинский ездил.

— Отошнели мне компоты да бульоны. Солянки хочу с кислой капустой.

— Нельзя тебе солянку. А вот еще что принес…

Виталик достал из кармана коробочку с кулоном. На серебряной цепочке болтался лиловый камушек.

— Какая прелесть! — сказала Зоя.

— А я голубой больше хотела, — не преминула заявить Тося.

Через день Леонид Сергеевич принес Зое домашние туфли с большими розовыми помпонами.