Избранное

Она содрала газету со стены. Отскочили кнопки. Плотный лист подался не сразу, но Галя разорвала его на куски, наслаждаясь бездумной свободой, которую себе разрешила.

Потом, затоптав ногами разбросанные по полу, скомканные куски бумаги, она быстро прошла через проходную, высоко откинув голову, небывало румяная и с виду почти спокойная.

2

На кухне обсуждали приезд нового жильца.

Танечка чистила картошку и рассказывала:

— Ничего особенного. Возраста солидного. Прихрамывает.

Марья Трофимовна сидела у плиты, караулила закипающее молоко. Она недавно вернулась с работы и основных событий не застала.

— Это что ж, дочка его была?

— Сноха, — сообщила осведомленная Танечка, — молодые на Юго-Запад, в Наташкину однокомнатную, переехали. Повезло нашим Соколовым, отдельная квартирка со всеми удобствами. И как быстро все обделали. Хорошо еще, я успела на их место свой столик переставить.

— Они ученые. И все учатся, все учатся… Мало что инженера, опять по вечерам куда-то бегают оба. Я ей стала говорить: Степановна, когда же жить-то будете? До пятидесяти годов все учитесь… А это, говорит, наша жизнь — чтоб учиться!

Галя с остервенением растирала ложечкой комки в мучной каше.

— Что это мама меня не подождала? — спросила она Марью Трофимовну.

— Да не мать приходила. Ниночка его принесла. Сунула в дверь — и порога не переступила. На лекцию, что ль, торопилась. А Соколовы теперь, значит, со своей Наташкой вместе. Я ей говорю: вот родит тебе Наташа внука, привяжет тебя к дому, как ты тогда? «А ничего, говорит, и работать не брошу, и учиться буду, и внука выращу». Видишь, какая самодовольная! А этот наш новый — работает где?

Танечка передернула плечами:

— Да я с его снохой одну минутку постояла. Неразговорчивая она. Говорит, жена у него с год как умерла, а с молодыми он что-то жить не захотел.

— Чего бы ему с молодыми не жить, — вздохнула Марья Трофимовна, — сноха и постирала бы и сготовила.

— А может, это ему неинтересно, — ответила Танечка, — он еще вполне самостоятельный мужчина.

— Женится еще. Мужики, они до ста лет женятся. Вещей-то много?

— Чемоданы да две тонны книг.

Галя сняла с горелки кашу и раздраженно сказала:

— Ну и отлично. Меньше хлама в квартире будет.

Это был старый спор. Танечка охотно, но беззлобно приняла бой:

— Интересно, как это понимать — хлам? А я считаю, что каждый человек должен стремиться жить красиво. Вот я, например, люблю, чтоб вокруг были художественные вещи. А некоторые не любят.

— Ну конечно. Одних «Хозяек медной горы» три штуки.

— Во-первых, одна в виде ночника, с лампочкой, а две — памятные подарки. Что же мне теперь, выбросить их? А во-вторых, не всегда мы с Костей будем в тринадцати метрах жить. А в другой комнате они рассредоточатся. Ну хорошо, вот вы мне скажите: для чего тогда государственные магазины продают художественные произведения?

Два события прервали течение Танечкиных мыслей. Марья Трофимовна не укараулила молоко. Оно вздулось шапкой, низверглось и залило газовую горелку. В это же время дочка Марьи Трофимовны Люся притащила в кухню Тимку. Мальчик только что проснулся, одна щека у него была ярко-красная, помятая, а влажные темные волосенки торчали во все стороны.

— А чтоб тебя! — сокрушалась над молоком Марья Трофимовна.

— Гулюшки мои, хорошие мои, Тимончик-лимончик, — заворковала Танечка.

— Люся, что ты, не видишь, какой здесь чад? Унеси его в мою комнату.

— Да он мокрый.

— Жаних, бесстыдник, — сказала Марья Трофимовна.

Галя привычно подхватила на одну руку малыша, взяла кастрюлю с кашкой. На ней висело множество неотложных дел — стирка детского белья, глажка, купанье ребенка. Конечно, она не станет сегодня ни убирать комнату, ни готовить себе обед.

— Никто мне не звонил? — спросила она, задерживаясь на пороге кухни.

Обе соседки промолчали.

Ну и черт с ним. Черт с ним. Она закрыла за собой дверь комнаты и осталась одна со своим ребенком, со своими заботами, со своими обязанностями. А радостей у нее нет, и не было, и не будет. Так ей казалось в эту минуту.

На кухне Люся спросила:

— Мам, что будешь готовить?

— Лапшу молочную.

— Опять лапшу! Не буду я лапшу.

— Я тебе дам, «не буду»! Где Борька?

— У Сапожковых телевизор делают.

— Зови, пущай за уроки садится. Учительница жалилась — опять по литературе отстает.

Танечка выложила на сковородку груду нарезанной картошки. Шипело и трещало масло, опять норовило убежать молоко, засыпанное лапшой. За этими делами хозяйки проглядели, как вошел новый сосед.

— Мам, — предостерегающе позвала Люська.

У стены, где прежде находился Танечкин столик, стоял высокий мужчина в темно-зеленом, хорошо сшитом костюме.

— Здравствуйте, будем знакомиться, — сказал он, — фамилия моя Крачевский. Звать — Александр Семенович.

Марья Трофимовна познакомилась за руку. Танечка кокетливо убрала руки за спину.

— Мокрые, — объяснила она и представилась: — Татьяна Степановна, а мужа моего — Константин Федорович.

— Ну вот, — сказал сосед, — а столик Соколовых вроде у той стенки стоял, ближе к окну.

Танечка покраснела, хотя чувствовала себя вполне правой.