Избранное

Закусочная стояла в начале парка. Длинный деревянный флигель в тени высоких буков. Голубая краска на нем облупилась, крыша заржавела. До сегодняшнего дня его двери и окна были заколочены. Теперь Нина еще издали увидела распахнутые окна и широко, на обе створки, раскрытую дверь. У двери, заложив на груди руки, стоял худой, сутулый мужчина с утиным лицом.

— Горячий приветик! — сказал он, когда Николай и Нина поднялись на крыльцо.

— Здравствуй, Кочетков, — кивнул Николай.

В темноватом зале пахло мокрым деревом. Тася домывала пол. Она скребла его куском металлической проволоки и щедро плескала воду, собирая ее потом большой тряпкой. Пелагея Даниловна быстрыми движениями протирала стекла. Вена вошел из двери, обращенной к парку, с двумя ведрами воды.

— Сюда, на тряпку вставайте! — распорядилась Тася, разгибаясь и отводя локтем волосы. Она посмотрела Нине в глаза, и Нина сделала движение, чтоб ускользнуть от этого взгляда.

От окна на нее так же пристально смотрела Пелагея Даниловна.

— Байрамукова не было еще? — строго спросил Николай.

— А вот они идут, — сказала Тася.

Байрамуков спускался по пригорку, чуть переваливаясь, тяжело, но быстро и ловко. Дорога будто сама катилась ему под ноги.

Кочетков на крыльце встрепенулся:

— Горячо благодарю вас, дорогой товарищ Байрамуков! От всего моего широкого сердца благодарю.

Он старался говорить с придыханиями, на украинский лад. Так ему казалось проникновенней и доходчивее.

— Иди, иди отсюда, Кочетков, — сказал Байрамуков.

— Гоните? За все мои труды гоните?

— Еще радуйся, что легко отделался.

— Я великое спасибо говорю, что избавился от этого вертепа… Не знаю только, кому в ноги поклониться. — Он косился на Нину маленькими круглыми глазами. — Два сезона работал без всякого штата. И спасибо, что жинка моя здесь подорвала свое здоровье, а в этом году она, может, отдохнет, бедная. Великое спасибо!

Он порывался встать на Колени, но Байрамуков резко сказал ему что-то по-карачаевски и вошел в помещение.

— Порошину в штат берете?

Нина отметила, что теперь он обращался к ней на «вы».

— А родственница у тебя самостоятельная. Все сама решила, — сказал он Николаю.

— Ее дело, — неохотно ответил Николай.

Байрамуков усмехнулся:

— А место какое? За это место люди деньги дают. Вон Кочетков мне сейчас тысячу рублей даст.

Тася угодливо засмеялась:

— Он вам и две даст.

Лицо Байрамукова замкнулось. Но Тася не хотела этого замечать.

— Ох и грязи тут было, это ужас! Прямо заросло все. Вот мама не даст соврать. Все руки стерла.

Байрамуков повернулся к Нине:

— На складе столы и стулья получите. Я сейчас машину пришлю. А завтра мягкий инвентарь и посуду возьмете. С утра оформитесь в курортторге как материально ответственное лицо.

Он вышел из помещения. Кочетков стоял уже за оградой парка и оттуда выкликал:

— Значит, получается, кашку слопал — чашку об пол? Надорвал Кочетков свое здоровье — и отправляйся вон? Интеллигенция в ход пошла?

— А фасад ты мне покрасишь, — сказал Байрамуков Николаю. — Я твою родственницу на выгодную работу устраиваю, поселковый Совет должен с тебя что-нибудь взять.

— Ну, это вы уж загнули! — возмутился Николай.

— Завтра же присылай маляров. И со своим материалом. Служба-то какая!

— Подумаешь, шестьдесят рублей оклад.

— А бутерброды? — Байрамуков подмигнул Нине медвежьим глазом, и она не могла понять, в шутку он это или серьезно.

Легко переваливаясь, Байрамуков пошел по дороге, ведущей к поселку.

На крыльцо вышла Тася, уже переменившая платье.

— Мама тут теперь без меня управится, а я побегу, догляжу, какие нам столы и стулья взять.

— Значит, живем так, что человек человеку — друг? — сказал Николай, глядя ей вслед. — Ну, ну…

Он хотел еще что-то добавить, но только помотал головой, оглядел длинный сарай с вывеской «Чайный павильон».

— И под какую графу я это подведу?.. Тут одного материала пойдет — не обрадуешься!

Нина оставила его подсчитывать количество мела и краски и вошла в свой чайный павильон. Присев на подоконник, она сосчитала, сколько там поместится столиков. Получилось восемь, если потеснее — десять. Все ее соображения шли только от посещений ресторанов и закусочных, до которых Георгий был большой охотник. Она вспомнила, как один раз ее поразили чистые, свеженакрахмаленные скатерти. Но сейчас, кажется, настоящих скатертей не стелют. Их заменили синтетическими.

В другой раз в каком-то дорогом ресторане столики были украшены букетиками цветов. Цветы стояли давно, вода в вазах загнила и пахла болотом.

«Никаких цветов, — решила Нина, — ни цветов, ни абажуров, никакой мишуры. Окна, распахнутые в парк, чистые скатерти и хорошо заваренный, горячий чай, как в нахичеванской чайхане».

Это было любимое, бережно хранимое воспоминание, связанное с очарованием незнакомого города, в котором ты только недолгий гость, с ощущением сладостной усталости и ароматом вкуснейшего в мире чая. Его подавали в тонких, почти невидимых стаканах, с блюдцами мелко наколотого сахара. Георгий сказал: «Наконец я понял, на что похож цвет твоих глаз. На цвет крепкого чая в прозрачном стакане».