Избранное

Немало пришлось повозиться над парнем, подставившим плечо под штабель строевого леса. Кость оказалась переломленной в двух местах, возможно, было и внутреннее повреждение, но это могло выявиться только при более глубоком исследовании в больничных условиях.

Леонид Огуреев медленно приходил в себя. Ему дали выпить мензурку разбавленного спирта. Снять с него стеганку было трудно, пришлось разрезать рукав до горла. Ксения старалась резать аккуратно, чтоб легче было потом зашивать. Огуреев следил за ее движениями еще затуманенными глазами:

— Рука попорчена?

Володя строго ответил:

— Пальцами шевелить можешь, — значит, цела.

Ксения пообещала:

— Кости молодые, срастутся быстро.

Володя и Ксения возились, накладывая шины, когда в комнате снова появилась большеротая девчонка. Она уже не плакала, но была такая же растрепанная и беспокойная. Незаметно подобравшись к самому столу, она с готовностью кидалась помогать и Ксении Петровне, и Семе, и Володе и лопотала без умолку:

— Ленечка, слышишь, докторша говорит, косточки быстро срастутся. А ватник я тебе зашью, ты не думай, и видно ничего не будет. Ленечка, а как я по тебе кричала, ой как я кричала! Прямо как ненормальная!

В комнату снова набрался народ. Теперь, когда Огуреев пришел в себя и лежал обслуженный, ухоженный, все повеселели, рады были откликнуться на любую шутку.

Ксения приказала:

— Помогите переложить больного на носилки.

Несколько парней тронулись к столу.

— Удостоился ты от нас, Леонид, на руках понесем.

Огуреев попытался приподняться, но Володя силой прижал его к столу. Парень был крупный и тяжелый, как налитой. Крепкая кость, тугие мускулы. Носилки подняли вровень со столом и осторожно передвинули на них больного.

Клава суетилась больше всех.

— Осторожненько кладите, руку ему больную не строньте. Федька, полегче, не бревна ворочаешь. Васька, чего ты как-то неловко заходишь?..

Огуреева била дрожь. Лицо его посинело, зубы мелко стучали. Больничное одеяло грело плохо.

— Нет ли чего-нибудь теплого?

— Как же нет! — взвизгнула Клава. — Я сию минуту пальто свое принесу. Оно у меня на китайском ватине, как печка теплое.

Громко стуча каблуками, она выскочила за дверь.

Парень, держащий носилки, засмеялся:

— Ну все, Ленька. Достался ты ей теперь со всеми потрохами.

Ребята дружно захохотали, а сам Леонид пытался улыбнуться, но губы его не слушались. Он ничего не смог ответить и директору, который появился с главным инженером и председателем месткома.

Все они, видимо, только что приехали с какого-то совещания, вошли гуськом в пальто и шапках.

У директора было огорченное, сердитое лицо.

— И как это тебя угораздило? — начал было он и тут же спохватился: — Ничего, ничего, друг, лежи, не беспокойся.

Клава, укрывая Огуреева ярко-синим пальто, ответила наставительно:

— А ему беспокоиться нечего. Теперь уж вам придется о нем побеспокоиться.

Директор секунду недоуменно смотрел на нее, потом встряхнул головой и подошел к Ксении:

— Ну как, доктор? Что у него? Опасно?

Везли Огуреева далеко. Он жил в Черемушках, и доставить его надо было в больницу того же района. Ксения сидела, как всегда, у носилок, а в ногах на краю койки примостилась Клава. Она первая влезла в машину.

— Как же его одного отпустить? А вдруг что понадобится? И пальто мое на нем. Да вот он и сам скажет. Ленечка, ехать мне с тобой? Ехать?

— Пусть! — кивнул Огуреев.

— Ну, репей! — восхищались парни.

Не обращая внимания на Ксению Петровну, Клава всю дорогу горячо шептала Огурееву о каких-то планах. Тут были и пять рублей, которые она для Ленечки «стребует» с Васьки, и обещания каждый день являться в больницу, и снова рассказ о том, как она кричала и убивалась над ним.

— Книжки, — натужно сказал Огуреев.

— Книжки, Ленечка? — готовно подхватила девушка.

— Сдать надо, в библиотеку. И другие принесешь. Там список есть.

— А читать можно тебе? Пусть докторша скажет. Можно ему читать? Ну и хорошо. И не бойся!

Она ласково гладила ворс жесткого одеяла, поправляла сползавшее пальто и, когда уже подъезжали к больнице, сказала жалобно:

— Вещи твои мне ведь взять придется. Сапоги, стеганку. Так ведь еще, может, и не дадут. Спросят, а ты кто ему будешь? Как же мне тогда сказать, а, Ленечка?

Он нахмурил густые русые брови.

— Ну, как… как хочешь, так и скажи.

Клава прерывисто вздохнула.

Сдав Огуреева дежурному врачу, Ксения вышла из приемного покоя. Лаврентьев возился в моторе. Володя задержался у телефона — звонил на подстанцию. Короткий осенний день уже померк. У больничных ворот стояли женщины с авоськами и кошелками. Принесли передачу. Среди них вертелась Клава. Она держала в руках большой белый батон, пачку сахара, коробку «Беломора» и громко кому-то рассказывала:

— А мой муж на производстве повредился. Он у меня в работе отчаянный!

Она заметила Ксению и победно помахала ей рукой, растрепанная, некрасивая, счастливая.

В машине Володя крутил рацию. Слышалось только далекое потрескивание. Никто их не вызывал.

— Ну и отлично. Поехали обедать.