Избранное

Ксения закрыла глаза, вспоминая счастливую девчонку. Каждая чужая жизнь сейчас казалась завидней своей. Всем что-то нужно, все к чему-то стремятся. А что нужно сейчас Ксении? И почему ей казалось, что она должна что-то решать, что-то менять? Все просто. Волшебный вечер можно повторить и еще разок повторить. А можно и не повторять. И напрасно она ищет каких-то объяснений. Никто не ждет от нее крайних мер. Никому это не нужно.

Как он сказал? «Мы стараемся обеспечить себе более приятные события после дежурства».

А ей-то казалось, что для него будет счастьем, если она придет к нему открыто, не таясь, навсегда.

Наивная глупость! Красивые слова, которые ровно ничего не значат.

Ксения горько смеялась над собой. Конечно, его можно привести к тому, чтоб он милостливо согласился. Осторожненько привести, вот как Лаврентьев водит машину. Где-то постоять, где-то потесниться, кого-то обогнать. А потом выждать и немного погодя спросить: «А кто я тебе, миленький? А как мне себя назвать?»

И когда он наконец решится, закреплять его решение заботами, женскими уловками, хитростью.

Унизительно и ненужно.

Почему она так безоглядно поверила, когда ей сказали: «Без вас темно, без вас нечем дышать»?

Ей до сих пор никто не говорил таких слов. С Вадимом все было иначе — молодо, просто и очень давно. Она ему однажды напомнила его первое робкое объяснение, он засмеялся: «Все мы бываем дураками…» Как-то еще он сказал: «Что мне, собственной жене в любви объясняться, что ли?»

А своему другу, который отлично знал, с кого Вадим лепил обнаженную фигурку, он объяснял:

— Понимаешь, у моей натуры спина кругловата и бока немного высоки.

И тогда она вдруг отчетливо поняла, что не хватало в их отношениях тайной радости, которая освещает жизнь.

Может быть, они слишком хорошо знали друг друга до того, как поженились? Пять лет они проучились вместе, пять лет Вадим сидел с ней рядом, и его дразнили «Ксеночкина тень».

Он один называл ее Ксюшей. Ксения сердилась. Тогда Вадим стал ее звать Ксюшенька-душенька. Глуповато, но им это нравилось.

А в какой день она стала просто «Ксюшей», этого они не заметили оба.

Когда-то они разговаривали друг с другом подолгу, о всяком — о серьезном, о пустяках.

Теперь Ксения не требует: «Поговори со мной». Она спрашивает: «За квартиру заплатил?», «Шурик надел шарф? Сегодня ветер». А Вадим говорит: «Врач не врач, а баба всегда баба. Вечно их простуда пугает».

А ей надо было чувствовать себя жизнью, воздухом, без которого нечем дышать.

7

Любаша наливала в тарелку густой гороховый суп. Евгения Михайловна доедала второе. Кроме нее за столом сидел большеглазый, горбоносый мальчик-подросток с зализанным вверх чубиком. Он настороженными глазами смотрел на дверь и, когда вошла Ксения, привстал.

— Сиди, — велела Евгения Михайловна.

— Я думал, он, — красивым, мягким голосом сказал мальчик.

— Доктора Колышева сын, — пояснила заведующая.

— Очень похож.

Мальчик повел плечом, усмехнулся и ответил:

— Все так говорят.

Ксения с щемящим интересом рассматривала сына Алексея Андреевича. Мальчик немного старше Шурки, но совсем другой. Шурка — щенок, с чужими до дикости застенчивый, среди своих до дикости озорной. Этому, конечно, тоже не просто дается его светское обхождение. Он сидит вытянувшись и оглядывает комнату выпуклыми отцовскими глазами. Он сам может начать разговор, на что Шурка никогда не отважится.

— Простите, а он долго может задержаться?

Евгения Михайловна оторвалась от журнала:

— Что это ты как-то неуважительно отца называешь? Ну, сказал бы — папа или хоть по имени-отчеству.

Она перегнулась к окошечку, соединяющему комнаты, и стала что-то спрашивать дежурящего у телефона, а мальчик посмотрел на Ксению:

— Я это почему спросил. Вот мы вызывали «неотложку» к моей маме, так они очень быстро сделали укол и уехали.

— Так то «неотложка». Они всегда торопятся. А если б что серьезное — нас бы вызвали.

Мальчик подумал:

— Значит, «скорая» выше «неотложки»?

Ксения вспомнила вечные Шуркины проблемы: кто сильней — слон или тигр? Кто главнее — маршал или академик?

На «скорой» работает отец, пусть она будет главнее.

— Конечно, «скорая».

Он кивнул.

Евгения Михайловна не упустила случая высказать свое мнение:

— Они на этой «неотложке» сами мучаются и больных мучают. Сразу три, а то и четыре вызова. Вот и разберись, к кому раньше ехать. Как ни верти, а кто-нибудь последним окажется. Это вопрос серьезный. Я считаю, что для пользы дела нас надо объединить.

Три звонка прервали ее рассуждения. Мальчик проводил Евгению Михайловну внимательным взглядом:

— Вот так быстро надо ехать?

— Конечно. Иногда от нескольких минут зависит жизнь человека. А ты тоже будешь врачом?

Он решительно сказал:

— Нет. Я буду делать машины.

— Какие машины?

— Ну, автомашины. Новые марки. Или просто машины. А доктора ведь ничего не делают.

— Ну знаешь, ты какую-то чепуху говоришь. Я вот сегодня одного мастера от смерти спасла. Он через месяц начнет столы делать или стулья, — значит, в каждом стуле мой труд будет. А сколько таких мастеров у каждого врача на счету!