Избранное

Потому мы все стремимся причаститься естества оленья, хотя бы только взглядом и на отдаленьи. Неспроста Хуан де Йепес^[комм.] воспевал высокость лёта дичи, которую ему дано было настичь: то был образ не голубя земного, но оленя, недостижимого в бездонности полета.

ОБЕЗЬЯНА

Вольфганг Кёлер потратил в Тетуане пять лет, пытаясь научить процессу мысли обезьяну. Как истый немец, Кёлер разработал систему умственных загадок. Посредством хитроумных лабиринтов, приманок, лестниц, досок, палок он побуждал беднягу Момо — так звали шимпанзе — обрести способность к рассужденью. После всех опытов Момо стал самой умной обезьяной в мире, но — только обезьяной, ибо, удовлетворив немецкую пытливость и собственную потребность в пище, он так и не переступил порог сознанья. Ему была предложена свобода, но умный Момо предпочел остаться в клетке.

Ибо многие тысячелетия назад обезьяны уже определили свою судьбу, отказавшись от соблазна стать человеком. Избежав греха мышления, они поныне обретаются в раю — вроде бы уроды, сущая пародия на человека, обезьяны по-своему свободны. И видя их сегодня в зоопарке, в клетках, мы словно смотримся в нелицеприятное зерцало — это ведь они на нас глядят с сочувствием и насмешкой, поскольку человек курьезно воспроизводит обезьянью природу.

Как мартышка, послушная шарманщику, человек покорно пляшет под музыку того, к кому невидимо привязан. И мы все также безуспешно ищем выход из лабиринта, в котором оказались, и нам бывает недостаточно рассудка, дабы ухватить недостижимый плод метафизического древа.

Столь тесное общенье обезьяны Момо и человека Кёлера закрыло навсегда врата надежды и заключилось признаньем пораженья и грустным расставаньем.

Homo Sapiens вернулся в германский университет, где подготовил труд об интеллекте человекообразных, принесший ему славу и благосостоянье; а Момо навсегда остался в Тетуане, располагая пожизненною рентой в виде плодов — даров природы.

ВОДОПЛАВАЮЩИЕ ПТИЦЫ

Они вольготно плавают по глади вод и праздно бродят по тверди берега — дурынды шалые, кичливо обряженные в чудные облаченья. Все они птицы высокого полета, здесь каждый умывается в перчатках.

Казарки, селезень и мандаринка блистают перьями галантерейного отлива. Играют переливы ярко-алого, бирюзовой голубизны с лилейной белизною и золота. Есть особи, что отливают всей палитрой, а как вглядишься — то заурядная лысуха или темноперый баклан, живущий отбросами и претворяющий в сиянье красок свои исканья в болотистых низинах.

Народец пестрый и болтливый, где каждый голосит по-своему, не внемля никому другому. Громила пеликан рвет соломину из клювика утенка, гусыни без конца хлопочут ни о чем, оставив всю кладку преть под жарким солнцем и катиться под уклон; и никому на ум нейдет взять под надзор потомство. Все эти господа и дамы, мнимых салонов шаркуны, стремятся превзойти друг друга валкостью походки. Исполненные непроницаемого лоска, живя в воде, они воды-то и не знают.

Всего пошлее лебеди в пруду, эти напыщенные поэтические штампы, отблеск ноктюрнов и полных лун, жалкий реквизит в жарких лучах полуденного солнца. А символический изгиб лебяжьей шеи назойливо зудит извечным вопрошаньем… Добро, средь стаи лебедей нашелся один черный: он прибился поближе к берегу, и его сумрачная шея выглядывает сонно, точно кобра из корзины перьев.

Средь этой публики нам исключеньем станет цапля, которая известна тем, что опускает в грязь лишь одну ногу, являя достойнейший образчик свайной конструкции. А временами она сонно прячет клюв в глубинах своих легких перьев, словно бы расписанных дотошно японским мастером, искусным знатоком деталей. Цапля единственная не поддается искушенью пасть в отраженье неба, где ждет ее ложевье из грязи и гнилья.

Из книги

«ИНВЕНЦИИ»

(1941–1946)

…Приемлет Солнце в свою семью златую огнь слабый, бедный, боязливый. Франсиско де Кеведо

В СЕМ МИРЕ ОН ТВОРИЛ ДОБРО

1 августа

Сегодня вечером я опрокинул на письменный стол пузырек с клеем; это случилось перед самым закрытием конторы, когда Педро уже ушел. Мне пришлось немало потрудиться для того, чтобы привести все в порядок: я вынужден был переписать набело четыре письма, уже подготовленных к отправке, а еще надо было заменить папку в одном из дел.

Вообще-то я мог бы оставить все эти дела на завтра или перепоручить их Педро, но мне это показалось несправедливым — бедняге и так хватало хлопот.