Избранное

И так до самого конца. Соитье совершается с последним из оставшихся в живых, когда она уже устала и относительно сыта; она уже не в силах одолеть последнего самца, который исступленно предается страсти.

Затем царица сладко почивает средь останков своих поклонников. Отойдя, она спешит подвесить на ближайшей ветке целую дробницу наследников. Так родятся мириады новых жертв, а с ними — неизбежная когорта палачей.

БУЙВОЛ

Перед нашим взором буйвол бесконечно, словно Лао-цзы или Конфуций, все пережевывает негустую жвачку вечных истин. Чем и заставляет нас признать раз и навсегда восточную природу жвачных.

Конечно, все они так или иначе коровы и быки, и нет в них ничего, что бы оправдало их заключенье в клетках зоопарков. Обычно посетители проходят мимо их почти домашних морд, но внимательному взору откроется родство их абриса с рисунком Утамаро.

И мнится: много прежде, чем орды татар под предводительством их хана покорили ширь степей, их наводняли буйволиные стада. Понемногу их потомки видоизменились согласно разному укладу жизни и растеряли исконные черты, которые являет нам сегодня облик буйвола: угловатость крупа, кряжистость хвоста, венчающего вогнутый хребет, отлогий сколок пагод; редкий волос; обобщенный образ копытного — от оленя до окапи. Но главное у буйвола — рога: полого уплощенные у комля, двоятся плавной лукою, словно описывая в воздухе овал, безмолвный символ слова буйвол.

ФИЛИН

Прежде чем пожрать свою жертву, филин мысленно переваривает ее. Он никогда не разделается со всей мышью, если не составит себе предварительное представление о каждой из ее частей. Насущность трепещущего в его когтях ужина оборачивается в его сознании прошлым, предваряемым неспешным аналитическим процессом пищеварительного становления. Перед нами феномен основательного осмысления предмета через его усвоение.

Глубоким проникновением своих когтей филин мгновенно схватывает объект и принимается реализовывать собственную теорию познания. Точно неизвестно, каким именно способом открывается ему вещь в себе (пресмыкающееся, грызун или птица). Возможно, посредством интуитивно-молниеносного схватывания; возможно, путем логического расчленения — не случайно ведь филин представляется нам погруженным в себя интровертом, в своей недвижности вряд ли подверженным охотничьим страстям, азарту гона и искусству ловли. Отсюда вытекает, что существует ряд созданий, предназначение которых — блуждание во мраке, темный силлогизм, чреватый отрицаньем бытия вослед категоричной посылке клюва. Последний аргумент является обоснованием природы филина.

Резного оперенья капитель, несущая античную метафору; ночная колокольня, зловеще отбивающая час ведьмовских забав, — таков двоякий образ сумеречной птицы, могущей служить эмблемой всей европейской философской мысли.

МЕДВЕДЬ

Между откровенной враждебностью, скажем, волка и отвратительной услужливостью обезьян, готовых тем не менее усесться за ваш стол обедать целым выводком себе подобных, бытует равновесная душевность медведя, что послушно пляшет и кружит на велосипеде, но коли осерчает, то уж кости перемелет. С медведем возможен род дружбы при соблюдении границ, если только в руках у вас не будет медовых сот. Душа медведя подобна его мотающейся башке: она колеблется между рабством и бунтарством. Его норов согласен цвету шкуры: белый — знак кровожадности, черный — добродушия. К счастью, медведь всегда выказывает состоянье духа различными оттенками от серого до бурого цветов.

Каждый, кто в лесу встречал медведя, знает, что, завидев человека, он тут же поднимается на лапы, словно в знак привета. (Продолженье встречи зависит исключительно от вас.) Вот только женщинам их нечего бояться: медведь питает к ним извека особое почтенье, что выдает в нем дальнего потомка доисторического человека. Медведь всегда, каким бы зрелым и могучим ни был, хранит в себе немного от ребенка — случайно ли, что женщины мечтают родить хорошенького медвежонка. И многие из них в девичестве играют с плюшевым медведем как обетованьем тайным материнства.

Нам следует признать, что все мы состоим в родстве с медведем с доисторических времен. Средь ископаемых преобладают останки пещерного медведя, который соприсутствовал всем поселеньям наших первобытных предков. Да и в наше время берлога остается самым пригодным для жизни логовом из всех звериных нор.

А древние германцы и латиняне, что равно поклонялись медведю, усердно нарекали его именем (Bera или Ursus на их наречьях) огромное количество святых, героев, городов.

ЛАМЫ И ВЕРБЛЮДЫ

Шерсть ламы нежно шелковиста, хотя ее пушистое руно завито в пряди леденящим ветром гор, среди которых она степенно шествует, горделиво воздымая голову на длинной шее, дабы насытить взор бескрайностью просторов и напитаться пречистым духом горных высей.

А где-то там, в пустыне, меж жаркими барханами верблюд плывет, качаясь, словно волокнистая гондола среди песчаных волн, и знойный ветер ударяет в косые паруса его горбов.