Избранное

Для того чтобы сделать этот рассказ достоянием гласности, мне пришлось всего только заменить имена действующих в нем лиц, что вполне понятно, поскольку мне предстоит повествовать о событиях, все еще не нашедших своего завершения, и более того — на разрешение которых я надеюсь повлиять.

Как легко поймет читатель, я имею в виду эту пресловутую любовную историю, которая в нашем городке что ни день обрастает все более грязными и беспардонными сплетнями. Я положил себе рассказать обо всем истинную правду и тем самым очистить эту историю от низких подозрений в супружеской измене. Без содрогания произношу я это ужасное слово в уверенности, что многие из тех, кто дочитает мой рассказ, столь же решительно сотрут его в своей памяти, ибо для этого достаточно вернуться к двум непреложным вещам, о которых все словно забыли: это добродетельность Тересы и благородство Хильберто.

Мой рассказ — это последняя попытка решить честью конфликт, возникший в одном из добропорядочных семейств. Как явствует, жертвою стал повествователь. И, оказавшись наедине со своей бедою, он взывает к небу, дабы оно не посылало ему заступника ион бы в одиночку противоборствовал всеобщему непониманию.

Впрочем, говоря, будто я жертва, я всего лишь уступаю общепринятому мнению. В глубине души знаю, что все трое мы оказались жертвами злосчастной доли, и не пристало мне считать себя ни единственным, ни наибольшим страдальцем. Я видел непритворные страдания Хильберто и Тересы; точно так же я наблюдал то, что мог бы назвать их счастьем, но и оно, окутанное ореолом тайной драмы, было мучительным; впрочем, я готов сжечь свою руку в знак их невиновности.

Все происходило перед моими собственными глазами и на виду у всего общества, того самого общества, что изображает теперь такое негодование, словно бы прежде никто ни о чем не догадывался. Естественно, я не могу с уверенностью определить, где начинается и где заканчивается частная жизнь любого человека. Однако же я готов утверждать, что каждый имеет право воспринимать вещи в соответствии с собственной природой и решать свои проблемы наиболее приемлемым для себя образом. Поэтому пусть никого не удивляет и не настораживает то, что я решился с такой откровенностью распахнуть свою душу.

С самого начала, как только я заметил, что частые визиты Хильберто в наш дом стали вызывать пересуды, я четко определил для себя линию поведения, которой затем строго придерживался. Я решил ничего не скрывать, все держать на виду с тем, чтобы на нас не пала тень ни малейшей утайки. И поскольку то были чистые чувства достойных людей, я постарался намеренно выставить их напоказ, чтобы уж все было в открытую. Однако дружеские чувства Хильберто, которыми поначалу он одарял нас с женой на равных, вскоре стали принимать одностороннюю направленность и такой характер, скрывать которые было крайне неосмотрительным. Я мог убедиться в этом с самого начала, ибо вопреки сложившемуся мнению даже слишком хорошо замечаю то, что творится вокруг меня.

Вначале все симпатии Хильберто были направлены исключительно на мою персону. Затем они настолько разрослись, что им стало тесно в одном объекте и они перекинулись на соседнюю душу, а именно — Тересы. Я с удовлетворением отметил, что они нашли в ней отклик. До того момента моя жена держалась несколько в стороне ото всего и с безразличием взирала на все дебюты и эндшпили разыгрываемых нами партий.

Я понимаю, что очень многие желали бы узнать, как же, собственно, все началось и кто именно, повинуясь персту судьбы, спровоцировал развитие событий.

Появление Хильберто в нашем городке — событие приятное во всех отношениях — было обязано тому, что блистательно защитивший адвокатский диплом молодой юрист получил направление в наши края в качестве местного судьи. И хотя это произошло еще в начале прошлого года, данный факт оставался для общественности не замеченным вплоть до 16 сентября, когда Хильберто произнес официальную речь, посвященную нашим героям.

С этой речи все и началось. Мысль о том, чтобы пригласить его на ужин, родилась тут же, на площади, в едином порыве со всеобщими восторгами, вызванными блестящей речью Хильберто. И это у нас-то, где национальные праздники давно превратились в повод для гулянок в честь дня Независимости и ее незабвенных героев. Казалось, в эту ночь впервые фейерверк, всеобщее веселье и перезвон колоколов обрели смысл как прямое и логичное продолжение слов, произнесенных Хильберто. Цвета нашего национального флага словно бы заново налились кровью, верой и всеобщей надеждой. Здесь, на центральной площади, мы, веселые и взволнованные, вновь ощутили свою принадлежность к большой мексиканской семье, вновь стали братьями и сестрами.

По дороге домой я впервые заговорил с Тересой о Хильберто, ораторский дар которого проявился еще в детстве, когда он выступал с декламациями на школьных торжествах. Когда я сказал, что мне хотелось бы пригласить его к нам на ужин, Тереса приняла мою идею с таким безразличием, о котором я до сих пор не могу вспоминать без волнения.