Избранное

Должен признать, моя любовь к Тересе, вернее, Тереса как моя возлюбленная, оставляла желать многого. Да, подлинный расцвет Тересы и раскрытие цветка ее души произошли без моего участия. В лучах моей любви Тереса вся светилась, но то был свет вполне обычный и земной. Теперь же сияние Тересы меня слепит. Когда она оказывается близко, я вынужден зажмуриться, так что любоваться ею мне дано лишь издали. Создается впечатление, будто после «Крестоносца» Тереса так и не спустилась с подмостков; иногда я думаю, что, может быть, она и не вернется никогда в реальность. В нашу прежнюю, простую, уютную реальность. Эту земную и мирную реальность, которую она забыла насовсем.

И если верно то, что каждый из влюбленных творит и украшает душу предмета своей любви, я честно признаю, что как художник я в любви посредственность. Я, как неопытный ваятель, лишь ощущал возможность красоты, но вот пришел Хильберто и опытной рукою высек статую Тересы из глыбы мрамора, в которой она была сокрыта. Теперь я понимаю, что для любви, как и для всякого искусства, надобно родиться. Каждый стремится достичь успеха, но даруется он немногим. Вот почему любовь, обретая совершенство, становится искусством, высоким действом.

Моя любовь была обычной, она не выходила за пределы дома. Ее начало ни для кого не представляло интереса. Иное дело — Тереса и Хильберто: за ними глядят в оба, следят за каждым шагом и ловят каждый слог, как будто они все еще на сцене, а публика, в волнении, затаив дыханье, ждет неминуемой развязки.

Мне вспоминаются рассказы, что ходили о доне Исидоро, изографе приходской церкви. Он писал образа евангелистов, но никогда не выполнял работу с самого начала. Он поручал сначала дело подмастерью, и как только бывал прописан подмалевок, брал в руки кисть и точными мазками доводил письмо до совершенства. И ставил свою подпись. Евангелисты оказались последним заказом в его жизни, и будто бы дон Исидоро не успел пройтись рукою мастера по образу апостола Луки. Действительно, святой Лука так и остался каким-то недоблаголепным, с простоватым ликом. И я не могу отделаться от мысли, что, не появись Хильберто в нашей жизни, с Тересой случилось бы то же, что со святым Лукой. Она бы навсегда осталась моею, но никогда бы не обрела того сияния, которым одухотворил ее Хильберто.

Излишне говорить о том, что наша супружеская жизнь совершенно прекратилась. Я даже и не смею помышлять о Тересе во плоти — это профанация, кощунство. Прежде мы были единым целым и ни о чем не думали. Я черпал в ней наслаждение, как пьют воду или радуются солнцу. Теперь все прошлое мне кажется невероятным, волшебным сном. Боюсь, что сам себе солгу, если скажу что были времена, когда я держал в своих объятьях Тересу — ту самую Тересу, что теперь в божественном сияньи ступает по тем же комнатам, занимаясь прежними домашними делами, которые, однако, нисколько не снижают ее надмирный облик. Теперь Тереса — накрывай она на стол, чини белье или мети полы, — все остается высшим существом, к которому нет доступа простому смертному. И было бы наивным ожидать, что между нами возможен разговор, который воскресил бы вдруг былые радости. А стоит мне подумать, что я, подобно троглодиту, мог бы накинуться на Тересу прямо на кухне, я застываю в ужасе.

Но, вот странность, к Хильберто я отношусь почти как к равному, при том что это он явился чародеем. Моей приниженности как не бывало. Я понял, что и в моей неяркой жизни есть одна вещь, что ставит меня с ним на одну высоту. И это — мой выбор и моя любовь к Тересе. Я выбрал ее точно так, как выбрал бы и сам Хильберто; мне даже кажется, что я его опередил и тем самым увел у него женщину. Ведь он все равно должен был найти ее и полюбить. В ней мы сошлись, мы оказались ровни, и в этом равенстве я оказался первым. Хотя, быть может, все наоборот: возможно, что Тереса мне отдала свою любовь лишь потому, что хотела видеть во мне Хильберто, которого давно искала, но так и не смогла найти во мне. Мы не виделись с Хильберто с детских лет, но на всю жизнь во мне осталось впечатление, что все мои поступки много ниже того, что мог бы сделать он. И я страдал. Каждый раз, когда он наезжал к нам на каникулы, я избегал даже случайной встречи с ним, настолько я боялся сравнить его жизнь со своею.