Избранное

Тогда жучок, теперь не больше макового зернышка, скатился с Прометеевой руки в тину, став лишь крупицей черноты в черноте, и эта крупица начала говорить:

— Ах, как много надо сказать, как много сказать, — лепетала старуха, — с чего мне начать! С начала надо начать, с него начинать, с него, с того, что раньше всего, с самого начала, а-а-ла-ла, ла-ла-ла-ла.

Голос ее, хотя она все еще говорила шепотом, разносился над тиной и над пустыней, однако чем громче звучали ее слова, тем более темным делался их смысл. Прометею стоило все больших усилий уловить его, а многое так и оставалось путаным и загадочным. Старуха говорила о событиях, о которых Прометей ничего не знал, называла имена и слова, ему неизвестные, как, например, слово «стихии», которое то и дело всплывало в ее речи, или же слово «природа». К тому же она говорила так необычно, что мысли ее завершались словами с созвучными окончаниями, как «сказать» и «начать», и временами она десятки раз повторяла понравившиеся ей слоги и звуки, теряясь в этих повторениях, будто в лесу. Тем не менее Прометей не отваживался перебивать Гею и просить у нее объяснений. Он знал, что она всегда исполняет то, о чем возвещает, значит, раз она заявила, что после этой речи навеки умолкнет, стало быть, так оно и будет. Поэтому он напряженно вслушивался и прислушивался; впоследствии это слушание вспоминалось ему как труднейшее испытание в его жизни — конечно, до его мук на Кавказе! Ибо Гея говорила много часов кряду, а то, что она рассказывала, была история мира.

— Начну, сыночек, я с начала, — заговорила Гея, — верней, с начала всех начал. Был тусклый мрак, и все молчало, в оцепененье мир дремал. Нигде ни звука, ни движенья, пустыня мертвая вокруг — откуда что возьмется вдруг? Еще не знали разделенья стихии главные в том мире, а было их всего четыре: тепло и холод, влага, сушь; не ведал мир ни дня, ни ночи, мужчины, женщины не знал! Итак, в начале всех начал стихийных сил всего четыре — тепло и холод, влага, сушь, еще ведь не было к тому ж ни тьмы, ни света, только мрак, лишь тусклый мрак, сыночек милый, и вперемешку эти силы, тепло, и влага, и стихии, и сушь, и холод, и вода, и лы, и ла, ах, да, да, да…

Такой вот сбивчивой скороговоркой, да еще нараспев, вела старуха свой рассказ, и из этих, а также из последующих ее слов Прометей уразумел, что вначале был мрак, ни свет, ни тьма, а только мрак, но мрак вещественный, нечто вроде мутного пара, сухого и влажного, теплого и холодного, светлого и темного одновременно, беспорядочная смесь, хаос, как называла это состояние Гея, или, как еще она говорила, неразбериха, которая существовала задолго до титанов, но однажды завихрилась, закружилась, забродила и закипела, чтобы в конце концов разделиться на два существа: мужское, Урана, сухой, холодный, ясный и всеобъемлющий небесный свет, и Гею, теплую, влажную, темную, всеприемлющую Землю, матерь, материнское начало, которое само себя называло также материей. Едва разделившись, оба эти начала соединились снова, наново перемешав и наново разделив правещество: сухое и холодное дало глину, сухое и теплое — огонь, влажное и холодное — воду, влажное и теплое — воздух, а эти новые элементы затем образовали все необъятное царство природы. Из воздуха и огня возникли звезды, из воды и огня — камни, из воды и земли — все живое, а из воды и воздуха — погода и ее явления: дождь, туман, облака, роса, иней и сверкающий снег…

Потом Гея и Уран произвели на свет детей из плоти, чтобы они следили за еще длившимся брожением элементов во Вселенной, — Фебу, Атланта, Океана, Тетию и всех других титанов, до самых младших — Реи и Кроноса, но потом из лона праматери вышли ужасающие создания — Котт, Бриарей и Гиес, Сторукие, — жизнь в самом диком, алчном, неистовом, неукротимом и буйном ее проявлении, создания, тотчас же напавшие на свою родительницу и за это заточенные в самый твердый камень. После этого Гея противилась производить на свет подобное потомство, но так как Уран не переставал теснить ее, она призвала сыновей на помощь против ненасытно вожделеющего мужа, и однажды ночью Кронос серповидным куском кварца рассек отца на части и кровавые останки сбросил во вспенившееся море…

До этих пор Прометею удавалось следовать за течением рассказа, и, как ему казалось, в монотонном бормотании старухи он уловил еще одно: что из кровавой пены вышла девушка — Афродита, но затем речь Геи стала совсем сбивчивой: она говорила о возникновении и гибели, о едином, распавшемся на многое, и о многом, жаждущем воссоединения, о жизни, желающей смерти, и о смерти, желающей жизни, о том, что стихии искупают друг перед другом несправедливость — нарушение Времени… Еще один раз речь ее стала внятной: она заклинала Прометея выпустить из камня ее бедных деточек, Сторуких, а вместо них заточить богов, этих извергов, которые выбросили из гнезда собственное дитя, чего никогда не сделали бы ни крокодил, ни шакал, ни крыса.

В этом месте гнев захлестнул ее, и, перестав петь и рифмовать, она закричала: