Избранное

Я взбеленился. Мне нельзя было в это поверить. Я сказал ей, что она мелет вздор. Очень многие в старости едва ли не счастливее, чем в юности. Что она девчонкой слишком напряженно или слишком расслабленно мечтала — это ее дело. Идеалисты всегда в дураках — и часто озлобляются. Позабавилась со своим речным богом, а теперь хочет подбросить мне его под ноги, точно банановую шкурку, чтобы я с размаху грохнулся навзничь. Легко ранимая мужеподобная женщина-девочка, она сама частенько оскользалась и падала навзничь; так и случилось тогда над озером: я разбранил ее, она прижалась ко мне заплаканной щекой, и нас захлестнуло таким приливным валом неистовой страсти — причем она выказала совершенно неожиданный животный пыл, — что я, поскольку страсть заведомо бывает односторонней и эгоистичной, а настоящая любовь всегда самоотверженна, я потом долгие месяцы сомневался в чистоте моего к ней чувства. И уверился в нем лишь в тот день, когда, при вовсе негаданном и совсем нежелательном посредстве ее мужа, у меня вдруг пропала всякая оглядка и осталась одна жуткая тревога за ее достоинство, которому угрожало его корыстолюбие.

По разным документам устанавливаются точные даты. Ана умерла 8 ноября 1970. Когда, семь месяцев спустя, в июне 1971, мы с Анадионой и Лесли открыли галерею «Анна Ливия», на продажу предлагались шесть его скульптур, десять картин Анадионы, десятка два полотен пяти молодых ирландских художников и три произведения внушительной ценности, образчики континентального искусства из собрания Лесли: бронзовая статуэтка Джакометти, бронзовая же — Модильяни и шестидюймовая восковая фигурка балерины, abbozzo [32]Дега. Ясно было, что если у нас купят хотя бы один из этих трех шедевров, то мы продержимся еще год, пусть даже ничего больше не продадим; так оно и случилось в первый и во второй год, после чего Лесли выставил еще Джакометти и еще Дега.

У всякого, кому за тридцать, наверняка засели в памяти пережитые когда-то нестерпимо постыдные мгновенья, и каждую зиму они оживают и ноют, точно старые раны. Такой болезненный рубец стыда оставило мне то утро — понедельник, 7 августа 1974 года, неделя Конской выставки, — когда я вскрыл письмо от клиента, которому годом раньше так удачно продал нашего первого Дега. Он писал, что переселился в Вашингтон и показал фигурку экспертам из Смитсоновского института. Они заверили его, что это подделка: Дега никогда с воском не работал. Каковы будут мои намерения? Помню, я медленно поглядел через комнату — или через салон, как выражался Лесли, — на нашего нового Дега. Глядя на него, я подумал, что и правда проще простого подделываться под художника неповторимого стиля. Нынче кто хочешь изготовит тебе отличного Пикассо, Джакометти, Модильяни, Уайета, Поллока или Дали. Я взглянул на второго нашего Джакометти. О таком говорят: «Это и мальчишка может сделать!» Мальчишка-то не сделает, а опытный скульптор отлично подделает.

Я сразу позвонил Лесли. Он повел себя в точности, как я ожидал. Он разволновался. Он яростно выкрикнул, что это его первого обманули, когда он покупал Дега в Париже. Я спросил его, как нам быть с американским клиентом, и он заявил, что это типичный случай caveat emptor [33]и что если дело дойдет до суда, то распорядители галереи должны плечом к плечу отстаивать друг друга — то есть мы с Анадионой должны отстаивать его.

Дурная это была осень. Когда я сказал Анадионе, густая краска медленно, словно наполняя сосуд, залила ее лицо от подбородка до бровей, а на лбу выступили капли пота; потом сосуд опустел, а ее лицо мгновенно стало мертвенно-серым. Ноги под нею подкосились, она села на стул. В этот миг ей пришлось признать всю ту правду о Лесли, которую она, должно быть, давно подозревала. Она сказала:

— О суде и речи быть не может. У меня есть кой-какие сбережения. Я расплачусь с клиентом.

После долгих перекоров она разрешила мне притвориться перед Лесли, будто я морочу клиенту голову: даже таким образом вовсе избежать неприятных сцен было нельзя, но можно было умерить их пафос.

— Только вот поверит ли он нам? — спросил я.

Она угрюмо посмотрела на меня.

— Он всегда верит тому, чему верить удобнее всего. Важнее другое — сможешь ли ты после этого с ним работать.

Я покачал головой, взял и сжал ее руку.

— Единственно важно — сможешь ли ты после этого с ним жить.

Она обратила на меня тусклый взгляд. (Очень серьезная или очень взволнованная, она обычно выглядела глуповато.)

— Мне повезло. Мои бедные покойные тетушки, наверно, приглядывают за мной. Поеду поживу до осени в Угодье. А там посмотрим.

Совсем без задней мысли; в отличие от матери, у нее не было драматического таланта — чересчур прямодушна; и все же я расслышал в этих словах приглашение.