Избранное

Задумчиво потягивая бренди, он глядел через пыльную летнюю улицу на сгрудившиеся мусорные контейнеры и черные полиэтиленовые мешки. Их обнюхивала желтоватая кошка. Наверху у распахнутого окна стоял молодой человек в белом поварском колпаке и белой куртке — дышал прохладой ночного Лондона. Наше окно тоже было раскрыто. Дез вяло помахал ему, тот вяло помахал в ответ. Дез перевел взгляд на кошку.

Дез.Интересно, когда кошки перестают рожать, думают они или нет: «Эх, старею?» Подумать только, что моей красавице дочери уже исполнилось пятьдесят! Красавице? Ну, а вы-то как считаете? Иногда очень красивая? Иногда вовсе не красивая? Или, по-вашему, она вообще прелесть? (Поддевает? Знать бы в точности, что ему, мерзавцу, известно про нас с Анадионой!) А какой выработала характер! Великолепная, властная женщина. Очень похожа на нашу Ану, правда?

Я(чтоб подольститься). У властных родителей властные дети.

Сказал это и сразу понял, что Ана очень привлекала меня обаянием верховода. Анадиона тоже верховодила бы мною, если б я ее не одергивал. Собранная, презрительная, верховодящая, сверхчувствительная.

Дез.Время бежит, а мы за ним не поспеваем. Кстати, с чего это вам вздумалось нынче заговорить про Лесли? Про моего, цитируя вас, зятя?

Я(наконец получив возможность задать свой вопрос). Просто я недавно задумался, чем Анадиона привлекает самых разных людей.

Дез(со смешком). В том числе вас?

Я(со смешком). Мне она естественно интересна, как дочь своей матери. А вот что в ней находит Лесли?

Дез(хмыкнув). Находит то же, что и все: сочетание телесной мощи и душевного изящества. Вы когда-нибудь видели, как она рисует свои изысканные фантазии? Я однажды видел. Она не знала, что на нее смотрят. У нее со лба пот капал. Эта женщина вырисовывает сновидения, точно каменотес глыбы дробит. (Громко фыркнув.) Не то что ее муж. Он не скульптор. Вот она — художница. А он пусть интерьер отделывает. Этакая легкость. Этакая грация. Красавчик бесхарактерный. Пьет слишком много. И расчетлив. Что-то не верю я в его честность. Имеется таковая в заводе?

Куда мне было до него. Он видел Лесли насквозь.

Потом мы расстались, и я побрел, погруженный в себя, ничего не видя и не слыша, сквозь тусклую муть Сохо, блажные огни Пикадилли, мимо памятника Шекспиру на Лестер-сквер и Национальной портретной галереи к своей гостинице на Стрэнде; брел и подбивал итоги. Еще один брат? Зовут Стивен. Сын. И опять призрак Кристабел Ли. Я давно уже привык к зиянию на ее месте — пять лет полного счастья с Аной, пять лет одиночества, десять бурных лет с Анадионой, столько всего наплелось. Сын, мой и не мой? Живой, женатый, и свой уже сын, названный в мою честь? Боб, для которого я — пустой звук, древний дед, может, уже и умерший? Наверно, все они когда-то любопытствовали, что со мною сталось. Но что, собственно, мог знать подвернувшийся Лесли, мой возрожденный сын, о своем отце, которого он едва ли помнит? Дез так и сказал. Он вовсе не помнит Лондона, то есть меня, зато Ирландию, то бишь Дж. Дж. и Бриджет, свою, в сущности, мачеху, — вполне. Неужели я ему ни разу не писал туда, в Америку? Может, меня попросили не писать? Если бы он сейчас приехал и разыскал меня в Дублине, что бы мы сказали друг другу сверх того немногого, что мы когда-то друг о друге знали, того очень немногого, пустяков по сравнению с тем, что он знает о своей американской жизни, а я — про себя и Ану, про Ану и Реджи, Ану и Лесли, Ану и монсеньора-соглядатая, теперь про Анадиону и себя?

Надо быть настороже с Дезом. Он меня любит, но не доверяет мне. По-богословски отстраненно и по-человечески сочувственно позволит он мне околачиваться возле его дочери до тех пор, пока ее супружество вне опасности. Если же этот брачный союз, теперь в моих глазах презренный, лживый, нелепый, окажется из-за меня под угрозой, то мне тут же предстоит удушение, и огорлие гарроты станет сжиматься все туже и туже.

Я дошел до Трафальгар-сквер, спустился к ближнему фонтану — и, ободренный улыбкой знакомой звезды с водяной глади бассейна, поднял глаза к небу и улыбнулся ей в ответ — и в ответ недавнему собеседнику, понапрасну сулившему мне Царствие Небесное вопреки Любви. Однако же нельзя было не восхищаться его мужеством. Он мог только сулить, а я-то знал. Его христианский Бог заруки не давал. Мои языческие — давали. Он уповал на то, что Бог не поднесет ему за жизненной чертой последнего сюрприза. А я знал, что не умру. Я просто исчезну.