Избранное

— А где вы родились, сэр?

— В Каслтаунроше.

— Но тогда вы должны хорошо помнить и нашего Старика Стивена, моего дедушку, и Дж. Дж., и Б.Б.!

Я покачал головой. Он нахмурился.

— Ну как же, — воскликнула Нана, — ведь ты и естьБ.Б.!

Я отделался улыбкой — каких-то двадцать минут назад я сказал ей, что мне всего сорок лет, и к теперешнему испытанию был готов еще с того обеда на Шарлотт-стрит, когда Дез Моран огорошил меня моим «сыном» Джимми и его «отцом» Стивеном. Я много раз все тщательно продумал и состряпал на первый случай вполне правдоподобную генеалогию.

— Да я-то Б.Б., — подтвердил я, — но не тот, который нужен нашему американскому другу. Ваш Б.Б., мистер Янгер, старше меня на поколение. Вот послушайте.

Я участливо объяснил, что добрую сотню лет назад в графстве Корк, в маленькой деревушке Каслтаунрош жили да были два брата Янгеры, совладельцы кабачка — держали салун, выражаясь по-американски. Один из них остался холостяком, а другой женился, и у него было трое сыновей; Стивен, Дж. Дж., или Джон Джо, и Б. Б., Роберт Бернард, — все они, понятно, уже умерли.

— Эта вот троица вас и интересует, и я вполне могу понять такой интерес — как-никак ирландские предки вашего переселенческого семейства.

— Тут мало сказать «интересует». В глазах отца моего Джимми и моего деда это были три героя, три истых ирландца, три неустрашимых бойца Ирландского освобождения.

— А они правда были бойцы? — изумленно спросила Нана, вручая ему кофе с виски, сдобренный сливками. Он обернулся к ней.

— Дед Стивен нам об этом столько рассказывал! Все с начала до конца и опять с конца до начала. Как они обороняли в 1916-м от англичан дублинский почтамт — я вчера там был: едва очутился в Дублине, первым делом побежал смотреть.

Нана глядела на меня. Недоверчиво? Просительно? Ожидая от меня помощи этому красивому и бойкому молодому человеку, который взывал то к одному, то к другому из нас? Я спокойно стоял на своем:

— Что бы вам, мистер Янгер, ни рассказывал ваш дед или ваш отец о подвигах Роберта Бернарда Янгера, рассказ был не про меня. Это уж позвольте мне знать. Я родился через тридцать четыре года после 1916-го. А тот легендарный Б. Б. должен быть мой отец.

— Ну и пусть, — захлебнулся он от волнения, — но отец-то ваш непременно же рассказывал вам про нас, как мой дед — про вас?

Я понимал его чувства и сказал, что понимаю, но, увы, не стоит обманываться, — и покачал головой.

— Дело это очень давнее, мистер Янгер. В нынешней Ирландии память о 1916-м омертвела. Одни писатели пытаются оживить ее в исторических пособиях. Но представьте-ка все, как было. В 1916-м вашему Б. Б., моему отцу, — шестнадцать лет. Паренек думает, что разразилось великое восстание, которому суждено сокрушить мощь Британской империи. Ему выпал скромный удел — он связной, мальчик на побегушках; таких в те дни именовали Фианна Эйреанн, в честь юных героев древних саг. Но мальчик страстно мечтает о славе. А тут грубая действительность: стрельба, кровь, грабеж, ругань, мертвецы и пожары, страхи и раздоры, трусость, дезертирство, поражение. Помнится, он частенько поносил этот злополучный мятеж. Может, оттого он и женился поздно и умер сравнительно рано.

Заокеанский гость взирал на меня в замешательстве. Кажется, выходило впечатляюще — что ж, на то я и журналист. Я продолжал:

— Ваш дедушка вел речь о трех бойцах Янгерах. Похоже, он преувеличивал. Уверяю вас, Дж. Дж. к восстанию был никак не причастен. Ведь он, как и большинство ирландцев, не поверил в его успех. Учтите еще, что за несколько лет до восстания судьба разбросала сыновей разорившегося кабатчика. Родитель их с братом повадились играть на скачках, сначала помалу, потом себе на пагубу. Кабак пришлось продать, и Стивен остался с отцом, Дж. Дж. послали в Корк к почтенной тетушке, которая воспитала из него приятного и благонравного британского юношу, а Б. Б. — к дяде: тот, по словам моего отца, был завзятым фением, потому-то Б. Б. и оказался среди повстанцев.

— Может быть, этот дядя-фений еще жив?

— Через семьдесят пять лет? Словом, в итоге Дж. Дж. стал британским журналистом, а Б. Б., уцелев после восстания, долгие годы мыкался в Дублине — типичный обнищалый, разочарованный, озлобленный неудачник. Потом к власти пришла публика, именовавшая себя подлинными республиканцами — с тех пор, как легенда о 1916-м стала житийной, какая-нибудь публика обязательно именовалась подлинными республиканцами. Они вспомнили о юном герое шестнадцатого года и пристроили его в какую-то правительственную газету. Тогда он и женился: в тридцатых. Мой дядя, Дж. Дж., перетянул его в британскую прессу. Колчестер, Манчестер, Лидс, «Ивнинг ньюс». Там его жизнь пошла на лад. Умер он в Колчестере.

(Я тут же пожалел о своих словах: сработала журналистская привычка к мелким выразительным подробностям. Почерпнутым из моего собственного досье. Но какая разница! Если он туда и съездит, то разузнает про Янгера не больше моего.)

— А вы, — спросил он, — вы тоже стали журналистом?

— Да.

И, чтобы запутать след:

— Но я тоже на месте не сидел. Лидс. Дарем. Йоркшир. Лондон.