Избранное

Несколько дней спустя его внимание привлек еще один еж — такой же плоский, но разделенный на три равные части. Он лежал на обочине среди глубоких вмятин, оставленных гусеницами трактора. Зверек ткнул лапкой мордочку плоского ежа, мордочка шевельнулась, сдвинулась и повернулась к остальным частям тела. Это озадачило ежа. Рядом носились и сердито шипели зеленые мухи.

Однажды ежу не удалось перейти шоссе, он был принужден повернуть назад, хотя лягушки настойчиво его звали. По шоссе тянулась бесконечная вереница машин, одно колесо коснулось его, когда он ссутулился и собрался сжаться в комок, задело всего лишь краешком, но этого было достаточно, чтобы его грубо подкинуло вбок и вверх. Он пролетел над желтыми подсолнухами, все внизу слилось в желтое пятно, еж вытянулся, замахал в воздухе лапками, ударился спиной о подсолнухи, перекувырнулся несколько раз и потом дотемна сидел скорчившись в редкой травке между подсолнухами и слушал, как воют и рычат на шоссе черные чудища.

Когда стемнело, чудища засветились ослепительным светом, их глазища скользили по подсолнухам, шарили, искали ежа, чтобы наброситься на него и раздавить. Даже когда вереница машин исчезла из виду, еж так и не осмелился подойти к шоссе, все тело у него ломило, и он просидел в подсолнухах до утра.

На следующий вечер автоколонна появилась снова, еще не успело сесть солнце. Из болота неслось лягушачье кваканье, водяной глаз вглядывался, не идет ли еж-путешественник, ни разу не моргнул, чтоб не проглядеть его ненароком, но он так и не решился влезть по откосу и перейти шоссе. Автоколонне не было конца, и, когда совсем стемнело, она осветила всю округу десятками слепящих глаз. Это было в ту пору, когда в Турции стали известны несколько случаев холеры, и санитарные власти вместе с автоинспекцией составляли на южной границе страны огромные караваны из машин, следовавших из Турции в Европу, и сопровождали их через всю болгарскую территорию.

Еж не знал — откуда какому-то бедному ежу знать, — что в Турции холера и что раз в сутки болгарские власти проводят транзитом гигантский автомобильный караван с востока на запад. Поток машин удалялся, шоссе затихало, но у ежа так и недостало храбрости перейти его в темноте. Водяной глаз по-прежнему бодрствовал, усеянный звездами. Еж тоже не спал, выжидая минуту, когда собака в саду уснет, чтобы по зарослям полевой гвоздики вернуться назад, в свою норку.

Собака засыпала поздно, ей на смену являлись лисицы, ежу приходилось прокрадываться мимо них тайком, потому что они были не менее опасны, чем Джанка. Однажды в него ткнулся опухшей полосатой мордой барсук — незадолго перед тем барсук налетел на гнездо земляных ос, — глаза у него заплыли так, что почти не открывались, и он шел наугад, стукаясь о стебли подсолнуха; поэтому-то он и на ежа налетел, и оба страшно перепугались. Долго не мог еж отыскать в ограде знакомую щель, еле приметную тропку в полевой гвоздике и темные кусты орешника.

Дня два-три спустя еж, переходя шоссе, увидел там несколько раздавленных лягушек. Они были сухие, невесомые и, когда дотронешься, шуршали, как сухая осенняя листва. Они не издавали ни звука, не прыгали — распластались неподвижно на горячем асфальте, словно собирались оставаться там на вечные времена. Еж побродил между ними, ожидая, что они вот-вот заквакают, оглашая воздух металлическим гулом, запляшут на длинных своих лапках, но лягушки по-прежнему лежали не шевелясь на асфальте и молчали. Зато подали голос лягушки из болота, и еж заторопился туда.

Так, день за днем, неделя за неделей, еж появлялся из орешника и где пешком, где катясь клубком — чтоб уберечься от собачьих лап — добирался до шоссе, переходил его, сторожко озираясь, а потом скатывался по другую его сторону и с облегчением переводил дух. Обычно человек в саду держал собаку подле себя, не позволял ей вставать у ежа на дороге и ударять его лапой. Однако иногда человек, рассеянно насвистывая «Как прекрасен этот мир», уходил с головой в свою корректуру, и тогда собака проползала на брюхе в траве и лежала в засаде, поджидая колючего зверька, чтобы несколько раз стукнуть его лапой. И всегда повторялось одно и то же: Джанка с победоносным лаем бросалась в атаку и отступала, обиженно скуля, жалуясь хозяину. Тот отрывался от корректуры, ветер расшвыривал листки возле ивового столика, человек осыпал собаку турецкими восклицаниями, она повизгивала у его ног, жена человека прибегала на помощь, подбирала разлетевшиеся листки, а человек садился на корточки посмотреть, куда укололо собаку. К тому времени, когда запас турецких восклицаний иссякал, еж успевал пролезть через ограду и взобраться по пологому скату на шоссе. Лягушки на болоте поднимали такой крик, как будто все они перессорились и теперь угрожали друг дружке, исступленно колотя себя кулаками в грудь. Еж торопился, шумно дышал носом, а ушами вбирал в себя вакханалию иерихонских труб, которая доносилась с болота.