Избранное

Я тотчас же написал письмо. Сначала шли различные объяснения, почему я так долго не подавал признаков жизни, затем — приличествующий случаю вопрос о его здоровье, которое меня, впрочем, довольно мало интересовало, потом несколько слов о родственниках, пользовавшихся, как мне было известно, его расположением, и, наконец, я втиснул просьбу Боормана в обыкновенный постскриптум. С обратной почтой пастор известил меня, что ожидает нас в следующее воскресенье.

ЯН

Мы застали Яна в его гостиной. Он сидел за столом, покрытым камчатной тканью и сверкавшим хрусталем; у каждого прибора стояло по четыре рюмки. Такой стол годился бы разве что для тайной вечери. Ян откупоривал бутылки и был так поглощен этим занятием, что мы какое-то время наблюдали за ним, стоя в дверях, а он нас не замечал.

— Давай, давай! — понукал он пробку, которая туго поддавалась.

— Дергай сильнее, братец! — подбодрил я его, и тогда он поднял голову.

Он осторожно поставил бутылку на стол и радостно, с протянутыми руками двинулся нам навстречу. Никогда я не думал, что мой приход может доставить кому-нибудь такое удовольствие, Не иначе, у него была какая-то задняя мысль.

— Добро пожаловать, гадючье племя! Я полагаю, Франс, что твой приятель того же поля ягода, что и ты. Свой своему поневоле брат, как говорится. Заходите и присаживайтесь! А тебя, Франс, почти невозможно узнать. Куда делась твоя борода, дружище? В остальном у тебя вполне благопристойный вид — по крайней мере снаружи. Но как обстоит дело вон там, внутри?

Он заглянул мне в глаза и указал пальцем на мою грудь.

— Нет у меня к тебе доверия, Франс. Честно говоря, я никогда тебе не доверял и приятно удивлен, что тебя до сих пор не посадили за решетку. Но все еще впереди, вот увидишь. А этот господин… Как его фамилия?..

— Боорман, — сказал мой спутник.

— Чудесно. У господина Боормана еще более жуткий вид, чем у тебя. О боже, ну и физиономия! Смотреть страшно. И наверное, он твой лучший друг. Опасная парочка, сказал бы я. Интересно, что такое вы натворили. Как бы то ни было, вы благоразумно поступили, явившись ко мне до того, как вас поймали. Но садитесь, пожалуйста! Вот так, Мари! Честерского и грюерского сыру!

Его распоряжение не было гласом вопиющего в пустыне, и служанка тотчас же принесла сыр.

— Дорогой братец, — начал я, когда сыр был уже на столе, — господин Боорман и я…

— Никаких «дорогих братцев»! Называй меня, как прежде, Яном, а не то я вас выставлю за дверь и сам выпью все вино. Вот сигары. Эти — легкие, а эти — покрепче, как и полагается. А это не что иное, как «Сотерн» 1911 года. Начнем с него? Прекрасно!

И он наполнил рюмки.

Теперь я уже назвал его по имени и попросил выслушать нас, но он заявил, что станет слушать лишь тогда, когда ему захочется. И еще он сказал, что я — ничтожество. Что же касается физиономии моего друга, он даже не находит слов, чтобы ее описать.

— Честное слово, господин Боорман, тут есть на что поглядеть. А времени у нас вдоволь. Капеллан позаботится об исповедующихся и о соборовании госпожи Делакруа, которая, почувствовав себя лучше, потребовала помазания. Я знавал ее в свое время, — сказал Ян.

Он предупредил: его нет дома ни для кого. Мы расскажем ему все после обеда — как известно, каяться на голодный желудок очень мучительно, в таких случаях часто упускают самое интересное. Среди его прихожан есть такие, которые идут к исповеди, как следует заложив за галстук, особенно если на душе у них тяжкий грех.

— Вот это «Лагранж» 1906 года, — пояснял он, — вон то «Шато Латур» 1904 года, а на буфете стоит «Шамбертэн», который я унаследовал от отца. Угощайтесь!

И поток слов лился, как водопад, Ян не давал нам сказать ни слова, пока мы не приложились к «Шамбертэну». Когда же он увидел, что мы вконец разомлели, он запер дверь, словно ожидая рассказа о кровавой резне, и, как дирижер, подал нам знак.

И тогда Боорман подробно изложил всю историю своих злоключений. Сначала он четко объяснил механизм работы нашего «Всемирного Обозрения», а затем описал наши визиты в кузницу, не назвав, однако, имени Лауверэйсена. Он рассказал о Пиперсе, о дипломе, о рабочих с бицепсами, о кузнеце, который, облачившись в черный костюм, совершил последнюю отчаянную попытку спасти положение, об адвокатике с красивыми визитными карточками и записной книжкой, о журналах, доставленных на рассвете, и, наконец, о том, как я взимал плату. Короче, он не утаил ничего, а я напряженно слушал его, опустив глаза, словно тщательно следя за ходом событий, которые были мне совершенно неизвестны. Речь его текла свободно и гладко, и я понял, что вино и впрямь благоприятствует чистосердечному покаянию.

Ян слушал внимательно, не прерывая собеседника, но когда Боорман рассказал о том, как был подписан контракт, я услышал, что пастор тихо повторил: «Сто тысяч», словно ужаснувшись этой цифре.

— Поразительная история, — заключил Ян, покачав головой. — Никогда не слыхал ничего подобного. Но я все еще не знаю, чем смогу вам помочь и в каком совете вы нуждаетесь.