Избранное

Она прилагала все усилия, чтобы понять мои слова. Казалось, она признавала необходимость что-то осознать, наклонялась в кресле и смотрела на меня с напряжением в лице и набухшими венами на висках: догорающая лампа, грозящая вот-вот погаснуть.

Искра быстро гасла, и тут она дарила свою улыбку, от которой кровь стыла в жилах. Если я продолжал допытываться, она пугалась.

Нет, прошлого для нее больше не существовало. Ни Криста, ни детей. Осталось лишь щипать вату.

Только одна мысль жила как призрак в ее голове — мысль о том, что последняя небольшая закладная на один из ее домов все еще не оплачена. Возможно, она еще надеялась когда-нибудь наскрести нужную сумму.

Моя добрая сестра в ее присутствии говорила о ней в третьем лице:

— Она хорошо поела. Сегодня она очень капризничала.

Потом она уже не могла и щипать, подолгу сидела, положив синие узловатые руки на колени, или часами царапала свое кресло, словно продолжала щипать вату. Она уже не отличала вчера от завтра. И то и другое означало лишь «не сейчас». Было ли это вызвано ослаблением зрения или тем, что злые духи осаждали ее все время? Во всяком случае, для нее не было разницы между днем и ночью: она вставала, когда полагалось спать, и спала, когда с ней разговаривали.

Она еще могла немного передвигаться, держась за стены и мебель. Ночью, когда все спали, она вставала, ковыляла к своему креслу и начинала щипать несуществующую вату пли шарить вокруг в поисках кофемолки, словно собираясь сварить кофе для гостей.

И никогда она не снимала со своей седой головы черную шляпку, даже на ночь, как будто собиралась на прогулку. Ты веришь в ведьм?

Но однажды перед сном она покорно позволила снять с нее шляпку, и я понял, что она больше не встанет.

II

В тот вечер я до полуночи играл в карты в «Трех королях» и выпил четыре кружки светлого пива, так что был в наилучшем состоянии, чтобы проспать всю ночь напролет.

Я старался раздеться как можно тише, чтобы не разбудить жену. Не терплю ее ворчания.

Но, стоя на одной ноге и стягивая первый носок, я нечаянно толкнул ночной столик, и жена сразу проснулась.

— Как тебе не стыдно, — начала она.

И тут в нашем тихом доме раздался звонок. Жена приподнялась с кровати.

Ночью такой звонок настораживает.

Мы оба ждали, когда замолкнет звук в прихожей. Я — с замирающим сердцем, держась рукой за правую ногу.

— Что бы это могло значить? — прошептала она. — Посмотри в окно, ты еще не разделся.

Обычно мне не удавалось так легко отделаться, но звонок отвлек ее от меня.

— Если ты сейчас же не посмотришь, то я пойду сама, — пригрозила она.

Но я уже понял, что случилось. Другого не могло быть.

На улице перед нашей дверью маячил призрак, который называл себя Оскаром и просил меня немедленно пойти с ним к матери. Оскар — муж одной из моих сестер, человек незаменимый в подобных обстоятельствах.

Я передал жене, в чем дело, оделся и пошел отворять дверь.

— Все кончится этой ночью, — заверил меня Оскар. — Началась агония. Надень шарф. Холодно.

Я повиновался и последовал за ним.

На улице было тихо и ясно, и мы шли быстро, словно оба торопились на ночную работу.

Подойдя к дому, я машинально потянулся к звонку, но Оскар остановил меня, спросив, не спятил ли я, и тихонько постучал крышкой почтового ящика.

Нам открыла племянница, дочь Оскара. Бесшумно она затворила за нами дверь и сказала, чтобы я поднялся наверх, что я и сделал, следуя за Оскаром. Я снял шляпу, чего обычно в доме матери никогда не делал.

Мой брат, три сестры и соседка с верхнего этажа сидели в кухне рядом с комнатой, где наверняка лежала она. А где же ей еще лежать?

Старая монахиня, наша кузина, неслышно скользила из комнаты умирающей в кухню и обратно.

Все смотрели на меня словно с упреком, и одна из женщин еле слышно поздоровалась со мной.

Стоять мне или сесть?

Стоять неудобно: может показаться, что я собираюсь сразу же уйти. А сесть — это словно показать, что я примирился со всем происходящим, а значит, и с состоянием матери. Но так как все сидели, я тоже взял стул и сел немного сзади, подальше от света. Царило необычное напряжение. Возможно, оттого, что они остановили часы.

В кухне было невыносимо жарко. А тут еще эти женщины с распухшими глазами, будто они резали лук.

Я не знал, что сказать.

Спросить, как мама, неуместно. Ведь каждый понимал, что дело идет к концу.

Надо бы заплакать, но с чего начать? Вдруг всхлипнуть? Или вынуть носовой платок и приложить его к глазам, хоть они и сухие?

Как раз в этот момент, явно из-за жары в тесной кухне, начало действовать злополучное светлое пиво, так что я весь покрылся испариной.

Чтобы что-то делать, я встал.

— Пройди туда, — сказал мой брат, доктор.

Он сказал это совсем просто, не слишком громко, однако же тоном, не оставляющем сомнения в том, что моя ночная прогулка имела смысл. Я последовал его совету, так как боялся, что мне станет худо от выпитого пива, от жары и психологической атмосферы в кухне. Они объяснили бы это горем, но представь себе, а вдруг бы меня вырвало.

В комнате было прохладнее и почти темно, что тоже было мне кстати.