Когда я кончил свой рассказ, Боорман некоторое время хранил молчание. Ссутулившись, он развел руками, словно в отчаянии спрашивая самого себя, как же такое могло случаться. Он сидел, сгорбившись, у рта его обозначились глубокие складки — теперь он еще больше походил на Бетховена, чем в тот вечер, когда осыпал меня похвалами за то, что я разломал в щепки свою трость.
На другое утро он произнес свою тронную речь.
— Чтобы впредь не допускать таких промахов, вы должны, де Маттос, хорошо понять, как с помощью «Всемирного Обозрения» я делаю деньги. Когда вы в этом разберетесь, вы будете гарантированы по крайней мере от грубейших ошибок. Во-первых, вы должны знать, кто я такой и кем станете вы, если только я вас не выгоню. Да кто же я, собственно говоря?
Было видно, что он и в самом деле обдумывает свой статус.