Избранное

— Профсоюзы держат нас за горло, сударь. Вы ведь видели наших рабочих, когда вошли сюда — не правда ли? — и, конечно, ничего особенного не заметили. Да, сегодня суббота, и они в хорошем настроении, потому что завтра им не надо работать. Но вы бы посмотрели на них в понедельник, если только вы застанете их на работе, потому что иной раз они являются только во вторник, а то и позже. И ведь слова нельзя сказать, а то они тут все перевернут вверх дном.

— Господин де Маттос, то, что сейчас рассказывает нам сударыня, чрезвычайно важно для нас. Пожалуйста, записывайте все подряд. Продолжайте, сударыня!

— Иной раз они вдруг переглянутся — а мы с братом даже не знаем, чем мы им не угодили — и, как сговорившись, кидают на пол инструменты и, проклиная все на свете, объявляют забастовку, — шептала женщина. — И сколько их ни уговаривай, нее напрасно. Они требуют сокращения рабочего дня и повышения заработной платы, даже не задумываясь о том, можем ли мы столько платить. И при этом они так нагло себя ведут! А я тут со своей…

Она вдруг осеклась и снова прислушалась.

— Ногой, разумеется, — сказал Боорман.

— Мне показалось, что кто-то нас подслушивает, — продолжала она. — Да, конечно, сударь, с этой несчастной ногой. А не то я сама встала бы к токарному станку. Месяца два тому назад я сидела у себя наверху и причесывалась, как вдруг услыхала, что внизу поднялась кутерьма. Рабочие обзывали моего брата дерьмом и кровопийцей. Это он-то кровопийца, вы только подумайте, сударь! Ведь бедняжка воплощение доброты, это же видно с первого взгляда. Я слышала, как он говорил этим парням: «Тише, тише!» и еще: «Успокойтесь!», как он называл их по именам — Франс и Йозеф, — желая их задобрить, но этим он лишь подливал масла в огонь. Они так ругались, что на улице было слышно.

Она замолчала: вошел подмастерье и сказал, что нужна наждачная бумага.

— Возьми сначала накладную у хозяина, — распорядилась женщина.

— Накладную на несколько клочков наждачной бумаги? — издевательски спросил парень.

— Да, накладную на несколько клочков наждачной бумаги.

Парень ушел, нагло ухмыляясь, и вскоре вернулся с накладной, после чего госпожа Лауверэйсен выдала ему из кассы немного денег. Касса представляла собой огромный старомодный кошелек, который она вытащила из-за пазухи. Когда парень ушел, она снова спрятала кошелек и положила накладную в общую кучу.

— Я уж и не знаю, как я тогда спустилась вниз, но они все еще ругались, когда я уже была в мастерской. Я сказала, что им должно быть стыдно. Так накидываться на моего брата, который всегда рад им помочь и каждый год вносит пятьдесят франков в их кассу взаимопомощи на правах почетного ее члена, а ведь сами они регулярно пропивают ее фонд, как только он достигает ста франков. Я намекала в первую очередь на Дюпона, того самого, который так задирает нас и хочет взять бульбовый профиль, когда швеллер дает четырехкратный запас прочности. А ведь этот тип работает у нас уже двадцать лет и мы с ним всегда хорошо обращались. Когда он женился, мой брат дал ему денег вперед, чтобы он купил себе мебель. В надежде, что он утихомирит остальных, я смотрела прямо на него, пока говорила. И знаете, сударь, что он крикнул мне в ответ?

Она вопросительно взглянула на нас и, когда Боорман энергичным движением бровей дал понять, что жадно слушает ее рассказ, предупредила:

— Это очень неприличные слова.

— Мы хотим знать всю правду, сударыня. Говорите!