Избранное

Мориц, хотя и ушел с головой в работу, заметил, конечно, что канат оборвался, но положился на волю судьбы, да и что было проку поднимать шум, граф все равно не мог бы ничем помочь. Катер несло на восток, прямо в бушующий пролив. Пришлось взяться за руль и править, стараясь обходить водовороты — это кое-как удавалось. Вот лодка попала в бурную струю, вздыбленную и жесткую, как подмерзший проселок, и вихрем помчалась дальше на восток, в сторону открытого моря, точно легкий обломок, подхваченный течением каменистого горного потока. Но наконец она выскочила из стремнины, могучий океан принял ее с широким и радушным безразличием и то возносил на гребни мощных валов, где ветер яростно сыпал колючими пенными брызгами, то стягивал вниз, в водные долины, где было мгновение затишья.

Мориц стал обдумывать свое положение. Ну хорошо, ветер крепкий, но о настоящем шторме говорить не приходится. Граф и его невеста, по счастью, в безопасности. На Русалочьем Островке, откуда рукой подать до обитаемой земли, погибнуть никак нельзя. В крайнем случае придется немножко померзнуть, и то вряд ли, у них же есть с собою платки и шали, и всегда можно выбрать защищенное от ветра место.

Но его по-прежнему несет на восток, все дальше в пустынное море, и в поле зрения — ни единого суденышка, ни даже маленькой рыбачьей лодчонки.

А время идет. Долгий и светлый предосенний день уже на исходе. Полыньи солнечного света густеют окраской, море зеленеет. Не очень-то уютно средь этого безмерного водного изобилия, чьей жалкой игрушкой он теперь стал.

Концерт! Он должен был начаться в шесть часов. Ну что ж. Весьма вероятно, его, Морица, хватятся, а уж графа с невестой и подавно. И отправятся на розыски. Скорее всего, на «Тритоне», большом мотоботе консула Хансена, а может, еще и на пароходике «Нептун», который как раз стоит сейчас в гавани. Граф с невестой будут найдены, и сразу выяснится, в каком направлении исчезла лодка. Надо лишь запастись терпением.

Мориц встал и принялся хлопать себя руками по всему телу, чтобы согреться. Перед ним на корме стояла корзина с винными бутылками.

На закате ветер сверх всякого вероятия стал еще усиливаться. Солнце проглянуло из-за облаков, и водная ширь озарилась медным сиянием. Горб Тюленьего острова фиолетово темнел на фоне неба. Пройдет еще несколько часов, пока он исчезнет из виду.

Мориц снова стал возиться с мотором. Но похоже, дело это было довольно безнадежное. Медленно сгущались сумерки. Волны хлестали с яростным воем. Одна за другой зажигались на небе звезды. Голая полоска морского горизонта начала расползаться, тьма гостеприимно разевала зияющую пасть. Пускай. Все равно в голове не укладывается, чтобы скоро мог наступить конец. Нет, надо лишь запастись терпением.

Он встал и начал махать руками, по телу разлилось тепло, и он отогнал прочь мрачные мысли. В памяти проносилась знакомая музыка. Широкое и словно солнцем залитое Largo Гайдна. Он слышал каждый инструмент в отдельности, короткое и медлительное хроматическое соло виолончели, когда свет на мгновение меркнет, как будто тучка закрыла солнце, а затем снова щедро струится ласковыми, теплыми лучами. Да, славно в этом Largo, солнечно и счастливо.

Другая музыка, тоже для струнных. Соло для трубы, марши. «Три военных марша» Шуберта. А ветер высвистывал вокруг лодки длинные пассажи, и постепенно спускалась ночь.

Мориц, напевая себе под нос, принялся опять ковыряться в моторе, просто так, наудачу. Ведь может же быть, что он чудом снова заработает, несмотря ни на что. Но липкое, стылое железо не подавало признаков жизни.

Он повернулся спиной к машине и опять очутился лицом к лицу с пустынной тьмой. Да, что он такое — пылинка в ночи, и только. На память пришли слова Писания: «Вначале сотворил Бог небо и землю, и была тьма над бездною…» И эти библейские слова навеяли память об отце и его удивительном времяпрепровождении на колокольне, где он развешивал свои эоловы арфы. Когда ветер гудел в сушеных овечьих жилах, натянутых в арфах, то словно сверхъестественные силы затевали игру. Это была музыка для усопших и истлевших. Они слышали ее в своих могилах. Ух!

Тут ему вспомнился «Танец блаженных душ» Глюка, и мысли его обратились к Элиане, которая часто напевала эту мелодию. Элиана так музыкальна, она ее пела, баюкая малыша Орфея, вместо колыбельной песни. Ее и еще прелестный маленький Менуэт из Октета Шуберта!

Дьявол и тысяча чертей! Мориц снова отвернулся от тьмы над бездною. Он поразмыслил, не отведать ли ему наливки пастора Шмерлинга, и пришел к выводу, что при существующих необычных обстоятельствах это, пожалуй, позволительно. Наливка была сладкая и тягучая, по вкусу совсем как ликер. Тихий румяный пастор знал, видно, толк в приготовлении питий.