Избранное

Правда, в школу я ходил очень охотно. Детского сада в пусте не было, и мать еще задолго до того, как я достиг школьного возраста, отпускала меня со старшим братом и сестрой в школу. Учебников мне, конечно, не дали, но, чтобы все-таки я держал что-то в руках, мать сунула мне прейскурант запчастей к машинам, и я клал его перед собой, когда другие громко читали буквы. Многое я усвоил просто так, на слух. Читать я еще не умел, но, положив перед собой прейскурант, мог повторить многие из слышанных в классе стихотворений и рассказов. Педагоги считают, что писать ребенок рано или поздно научится, как бы ни была плоха методика. При дяде Ханаке мы научились читать. Более того, мы довольно быстро научились и писать, и вскоре я стал «известным писателем».

Писал я, конечно, и на заборах, но предпочитал гладкие, свежевыбеленные стены. В своих писаниях буквами в полный размах руки я сообщал простые физиологические факты, прямые, сами собой напрашивающиеся советы. Брал я на себя и функции оповещения, сочиняя главным образом объявления о помолвках, хотя не останавливался и перед личными выпадами вплоть до кратких, но выразительных характеристик своих недругов. К сожалению — то ли это было неудержимое стремление привлечь к себе внимание, то ли писательское честолюбие, — свои сообщения, хотя авторство лишь немногих из них полностью принадлежало мне, я подписывал все без исключения, так как в то счастливое время больше всего мне нравилось выводить собственное имя, ощущая при этом почти физическое наслаждение. Это приводило к тяжелым столкновениям, и они повторялись все чаще. Ничего еще, что на свежевыбеленной стене дома управляющего я, усердно потрудившись полдня, наколдовал целую выставку паровых плугов. Но только представьте себе табун лошадей, в котором каждая фигура, как лошади, так и табунщика, справляет малую нужду, и даже летящие над ними аисты — тоже. Мой талант явно стал вырождаться.

На школу все смотрели косо. Расходы по ее содержанию должен был нести замок, а что от нее было пользы? Есть хозяйственные работы, как, например, лущение фасоли или чечевицы, которые, по заключению авторитетных специалистов нашего времени, по-настоящему хорошо могут выполнять только дети. Да и свекловичного долгоносика сподручнее собирать детям — у них гибкие поясницы и им легко нагибаться к земле. При надлежащем контроле и стимулировании они и с прополкой справляются в два раза быстрее, чем взрослые.

Придя утром в школу, мы всегда одобрительным гулом встречали сообщение о том, что вместо занятий идем работать в поле. Мы шли на свекловичное поле и собирали там жучков. Занятия в такой день отменялись, но я бы не сказал, что тогда мы учились меньше всего. Мы учились жизни. Дядя Ханак не ходил с нами в поле, руководство брали на себя приказчики имения; перестроиться за один день они, разумеется, не могли и обращались с нами точно так же, как и со взрослыми батраками. Ходили сзади с палкой, ловко щелкая наклонившихся школьников по натянутым штанам, да и словами тоже старались направить наше утреннее усердие в нужную колею. Любопытно, что, в то время как самый мягкий взмах руки дяди Ханака вызывал ужасный рев на весь школьный зал, в поле все переносилось молча. Чем это объяснить? Сознанием долга или открытым небом, с которого взирал на нас сам господь? Или великим внушением самой природы, что здесь необходимо выносить все мужественно, проливая пот, а то и слезы? Мы высмеивали и даже тайком колотили тех, кто слишком быстро раскисал и тем самым словно нарушал какую-то игру, правила которой мы уже начинали постигать.

За такую работу имение платило поденно. Мы получали по десять или по двадцать филлеров и чувствовали удовлетворение от того, что в такие дни вставали вместе с мужчинами, то есть до восхода; нам давали такие же торбы, как и взрослым.

Бабушка одобряла, что мы ходим на поденщину (и даже позднее, когда я уже учился в старших классах средней школы). «Привыкайте, привыкайте, — говорила она, — лучше будете ценить труд потом, тогда, может, и жить вам будет легче».

Родители тоже не любили школы, считая ее капризом далекой, не понимающей, что к чему, власти. За посещение школы детям ничего не платили, а за подбирание оставшегося после уборки гороха платили. Девяти-десятилетних детей уже можно было нанимать на поденщину. В школу ребят посылали словно бы из любезности, как на бесплатную работу. Так или иначе на обед им ничего с собой не давали. Хотя в большинстве случаев, если бы даже и хотели, все равно дать было нечего.

Примерно половина учеников жила на окраине пусты, так далеко, что дети не могли уходить домой в перерыве между утренними и вечерними занятиями. Что же они съедали за целый день? Да ничего. Кто приносил с собой ломоть хлеба или завязанную в носовой платок вареную кукурузу, тот уже был богатым и за тщательно отмеренную горсточку крошек или зерен мог требовать от своих товарищей все, что угодно.