Избранное

«Часто, слушая вокал, свободный от жеманства, искусственности и напряжений, мы говорим, что такой-то или такая-то поет природой, естеством… Но ведь, считая так, мы отказываем певцу в уме, критическом сознании, свободе поиска и выбора… С тем же успехом мы можем утверждать, что какой-нибудь умопомрачительный прыжок через препятствие, совершенный чистокровным скакуном в состязаниях на Кубок наций, есть заслуга одной лишь всесильной и неотесанной природы, или же доказывать, что маститый чемпион велогонок взбирается на кручи альпийских перевалов быстрее всех лишь благодаря природе своих мускулов и особому устройству сухожилий. Не требуется, мол, занятий, не требуется упражнений, репетиций, диеты, не нужно метода, стиля, работоспособности, дара самокритики, умения распределять силы. Все это излишне как для вокалиста, так и для скакуна или велосипедиста. Обо всем позаботится природа, удача, счастливый случай. Все можно свести к статистической вероятности, к физическим усилиям. Роль интеллекта, упорных занятий, воображения, мужества, умения собраться оказывается, по такой логике, равной нулю. Каких только глупостей не повторяют насчет роли природы и везения, забывая, что еще Данте предостерег нас:

…На перине лежа,

Ни славы не добыть, ни одеяла.

Пусть же подумают о каждодневном изнурительном труде, о кропотливых занятиях, о преданности своему искусству…»

УЧИТЕСЬ МЕТКО СТРЕЛЯТЬ

…Теперь, уже мысленно, я стою возле стрелкового балаганчика-тира в зыбком светании мокрого минского дня.

Встает город, и спешат куда-то люди. Каждый за своим колобком…

Я мысленно зажигаю в тирке свет. Населяю его теми, кто обычно заходит в него: мальчишками, веселыми дядьками, от которых далеко попахивает свежей выпивкой… Однажды, не помню уже где, я видел, как к такому же тирку, с облупившегося, бесколесного корпуса которого тоже зазывал, требовал, напоминал и предупреждал лозунг:

УЧИТЕСЬ МЕТКО СТРЕЛЯТЬ, —

подъехал машинный свадебный кортеж. Жених и невеста в шуме и гаме прошли в тирок, и стрелковый бармен растерянно и удивленно вручил им потертые «воздушки»…

Жених зарядил их свинцовыми стаканчиками и уверенно прицелился в самую маленькую жестяную уточку.

Невеста, отбросив фату, стала метиться в жестяную лисичку…

Тук! — выстрелил жених. И не попал.

Пк! — выстрелила невеста. И не попала тоже…

Они крепко поцеловались, сели в свою «Волгу», передок которой украшало розово-целлулоидное дитя, и — укатили… В свою судьбу.

УЧИТЕСЬ МЕТКО СТРЕЛЯТЬ.

Теперь-то я знаю, что за смысловой план таится за тремя этими словами. Лозунг просто не дописан. На самом деле он должен звучать так:

УЧИТЕСЬ СТРЕЛЯТЬ МЕТКО, И, МОЖЕТ БЫТЬ, ПОТОМ, КОГДА-НИБУДЬ, ВЫ БУДЕТЕ СТРЕЛЯТЬ МЕТКО.

Первые три слова — это ваш левый берег. Чтобы достичь правого, нужно рискнуть отойти от причала, договориться с собой заранее, на берегу, что путь будет труден, одинок, печален, бесприютен, обрывист; знать, что олимпийские боги имеют обыкновение мстить смертным, что попутный ветер удачи, возникая таинственно и так же неизъяснимо исчезая, способен надолго забыть про ваши паруса, — все равно: плыть, плыть, плыть…

Дегунино

Апрель — декабрь 1972 г.

СО СТОРОНЫ

Ю. Н. Руденко

Вот ведь какая штуковина память… Ну — ничто ей нипочем: годы проходят, стареет или опять вдруг молодеет душа, такое наоборот тоже случается; истрачивается одно и возникает другое; ты — к чему-то конкретно злой или равнодушный — делаешься добрым или отзывчивым, вообще живешь, а потом вдруг, однажды, настигает тебя что-то совсем уж забытое и совсем вроде бы никак и не нужное нынче, и ты, ошарашенный, благодаришь память за это, потому как нельзя не быть благодарным памяти — она ведь приходит оттуда, из тех мест, где душа твоя и совесть, наверное…

Я ждал приятеля, забежавшего в «Националь» купить сигареты.

— Ты погоди маленько, — сказал он мне, подмигнув. — Тут у меня с одной в табачном… контактик наладился… — Приятель размашисто начертал пальцем что-то выпуклое. — Возможно, покурим сейчас чего-нибудь маде ин юса. Понял?..

Я улыбнулся, кивнул и отошел в сторонку от двери отеля. Поставил на асфальт портфель, закурил, пока суд да дело, свою национальную «Приму» и начал без всякого интереса — теперь для меня все это было давно привычным — посматривать на Москву перед собой.

С утра город основательно высек обвальный, с пенящимися белыми завитухами ливень. Москва до сих пор была волглой и темно-серой. Начало июня вообще уродилось в прохладе, хотя всего-то недели две назад столицу до одури жучил неожиданный для середки мая многодневный тридцатиградусный зной. Синоптики оправдывались перед народом по радио и говорили, что такого не случалось уже ровно сто лет.