Избранное

— А у меня глаз соломенный… Давай хоть авансом поцелуемся?

— Мама не велит.

Ксения Павловна раскраснелась. Движения ее становились все увереннее и увереннее. В ней проснулось сейчас что-то давнее, почти позабытое, а вот поди ж ты — не утраченное. Прядка волос сбилась на лоб. Капельки воды заискрились на подбородке. Мокрыми стали руки… Автомат шипел беспрерывно, звенели стаканы, и очередь рассасывалась довольно быстро. Зинка завороженно смотрела на Ксению Павловну и моргала…

В окошко заглянул Серега Гуридзе:

— А гдэ Зынаида?

— Справок грузинам не даем.

— О-о… А как тэбя звать, нымфа?

— Офелия.

— Шекспира знаешь?

— Конечно. Сейчас только пил здесь воду.

К толкучке возле сатураторной подошли Тучин с Гавриловым. В касках, робах… Иван Федорович через головы заглянул — чего это они тут давятся?.. И увидел жену Михеева… Отпрянул. Сдвинул на затылок каскетку и присвистнул удивленно…

— Это же знаешь кто? — спросил Тучина. — Супруга Ивана Андреевича.

— Но?.. — Тучин привстал на носки. — А чего она тут?..

— Развлекается, видно…

А Ксения Павловна продолжала азартно работать. Белый халатик Зинки шел к ее лицу, и вообще она, расцветая от повышенного к себе внимания, от грубоватых, добродушных шуток, чувствовала себя хорошо.

— Ой, братцы, обпился! — орал кто-то.

— Дуй в туалет, — со смехом отвечала ему Ксения Павловна. — Здесь не моги!

— Черт-те что! — сплюнул Иван Федорович. — Пошли, Павел Степанович… Бабенка с жиру взыграла. Ее б сейчас в оглобли да этим… кнутищем!

Коридор опустел. Ксения Павловна закрыла амбразуру. Сняла халат и вытерла полотенцем руки.

— Спектакль окончен, Зина… Все.

— Вы где это так? — спросила она.

— Там… — улыбнулась Ксения Павловна. — Далеко-далеко… — Она залпом выпила стакан. — Уф-ф… Устала.

— А вы что, в бога верите? — Зинка показала на выбившийся наружу из-под красивой рубашки с отложным воротником крестик.

— Не знаю. Наверное, нет…

— А вот моя мама по-настоящему верит… Ей со своим богом хорошо.

Ксения Павловна прислушалась к Зинкиному голосу. В нем отчетливо прозвучала грусть:

— Я маме письмо написала, чтобы она за Гришины глаза помолилась…

Ксения Павловна вскинула руки за голову и расстегнула на шее цепочку.

— На. Подари своей маме… У меня ведь своей-то давно уже нет… Некому за меня помолиться, Зинуля…

— Да вы что?! Не надо…

— Бери, бери. Безо всяких… А я у тебя на память вот это возьму, не возражаешь?

— «Воскресение»? Да вы ж, говорите, читали его?

— Это не важно… — Ксения Павловна бережно огладила книгу. — Отдаешь?

— Берите, конечно…

— Ну… Спасибо тебе. А теперь я пошла. Прощай, Зина…

А еще в этот день далеко от Полярска в горах вскрылось озеро. И случилось все так… От полудня задул из распадка прерывистый, вкрадчивый ветер. Пах он мокрой смолой, лисьей псиной и солнцем, что весь день напрямую давило снега…

Старый лось шел по озеру, будто танцуя… Высоко поднимал нервно-тонкие, длинные ноги… Слушал ветер ноздрями. Глаз косил настороженной, лаковой темью, а с отвисшей губы, над игольчатым льдом, неотрывно тянулась бесцветная нитка слюны…

Посередине пространства лось застыл на мгновение. И расставил пошире голенастые задние ноги. Запустил под себя желтоватой, шипучей струей… Фыркнул звучно и, вскинув горбатую, черную морду, почесал на спине тусклой плоскостью рога… Это было приятно ему, и по шкуре прокатилась комками сладковатая дрожь…

Лось шагнул было снова, и вдруг… под раздвоенным, острым копытом… разом вспухла без шума вода… Лед расшили ползущие, скользкие трещины, а потом уже привстал над всеобщим покоем прожигающий нервы пронзительный треск…

Три прыжка, три отчаянных, страшных пролета, сделал лось, ненамного приблизив заросший кустарником берег, и… обрушился в воду… Всплыл, мотая рогами, забился, стараясь взобраться… Грудью шел на таран. Кровь окрасила тонущий лед…