Избранное

Важную метаморфозу претерпевает в романе постоянная в идейно-творческой биографии Немета фигура неугомонного «спасателя нации». Лёринц Эгетё, отец Эстер, личность несомненно трагическая, не является здесь фигурой центральной, но получает иную, тоже очень важную и в определенном смысле оптимистическую роль: он становится как бы глубоким фоном, и не только фоном, но также питательной средой, в которой развивается, обретая в конце концов символическое величие, главная героиня романа. Лёринц Эгетё терпит крах, вернее, терпят крах, одно за другим, его пылкие и прекраснодушные начинания — но какой-то заряд честности и бескорыстия, осознанного стремления к творчеству остается в людях, в его одиночных, но верных учениках, во внуке, загоревшемся социалистическими идеями нового времени, ставшем на путь прямого сопротивления фашизму, внуке, по-юношески непримиримо отрицающем идеи деда, а в сущности продолжающем его путь на новом этапе, новой дорогой. Но главное — дело и дух Лёринца Эгетё ('eget"o — по-венгерски — «пылающий», «горящий») живут трансформирование в его дочери, продолжательнице рода, хранительнице очага. Эстер проста и обыкновенна, она и не ждет для себя исключительной судьбы, со смирением, но и ответственностью принимает извечный женский удел — удел матери, созидательницы семьи; но на каком-то этапе это ее простое человеческое дело сливается с главной идеей в общем непонятого людьми мечтателя-отца о сохранении устоев нации, о воспитании нового, просвещенного и бескорыстного поколения. Свет этой идеи озаряет и Эстер, манит ее своей высокой человеческой красотой, но она не знает к нему дорог, потому идет поначалу почти ощупью, совершает ошибки, которые потом непременно скажутся, бумерангом ударят по ней же, матери. Она долго живет только сердцем, которое у нее нередко оказывается умнее ума, однако и ум ее с каждым новым испытанием обогащается, она становится личностью, способной самостоятельно и твердо принимать жизненно важные решения. И когда перипетии второй мировой войны, а потом охватившая некоторую часть общества послевоенная растерянность разметали ее семью по свету, она делает для себя единственно возможный выбор: остается на родном пепелище — как символ Дома, который есть и пребудет всегда и дождется всех своих сыновей. И при этом она намерена активно жить в этом новом мире, который уже стал ее Домом, она намерена хорошенько во всем разобраться, понять с помощью собственных наблюдений и семинаров, книг, что же такое социализм: «В капиталистическом мире распад действительно сильнее сцепления между членами общества: отсюда беспорядочное движение индивидов. Это сцепление в единое общество социализм возрождает заново. Человечество переходит в состояние большей спаянности». Вот такие рассуждения подслушивает Немет в тихой и сильной своей героине. И ей необходимо быть сильной: ведь она должна еще вырастить внучку. «И мы тебя воспитаем, верно? — говорит Эстер младенцу и самой себе тоже. — Воспитаем для нового мира. А ты уж сама узнаешь, каков он будет, этот новый мир».

За роман «Эстер Эгетё». вышедший в 1956 году, а также за пьесу «Галилей» Немет получил в 1957 году премию Кошута, которую целиком передал ходмезёвашархейской гимназии. Обосновавшись в Сайкоде, километрах в ста с небольшим от Будапешта, изредка наезжая в столицу, он с жаром отдался напряженнейшей творческой работе. В прессе то и дело появляются его статьи, призывающие соотечественников тесно сплотиться в социалистическом единстве, литературоведческие эссе, глубокое исследование о Гарсиа Лорке, издаются и ставятся в театрах его пьесы и переводы таких шедевров мировой драматургии, как «Нора» Ибсена, «Йерма» Гарсиа Лорки, «Дачники» Горького, «Живой труп» Толстого; он принимает приглашение посетить Советский Союз и под впечатлением этого путешествия пишет пьесу «Поездка» (1962), тепло встреченную зрителями и критикой; работая над исследованием о Пушкине, всей болью сердца создает пьесу о последних трагических днях поэта («Западня», 1966).

В эти насыщенные трудом плодотворные годы окончательно созревает роман «Милосердие» (1965) — последнее произведение Немета крупного жанра, последний филигранно выписанный женский образ из плеяды его литературных героинь («четвертое женское изваяние моей капеллы Медичи» — так охарактеризовал он однажды Агнеш Кертес из «Милосердия»).