Избранное

       Тем не менее, что же произошло с ними? Что произошло, мы знаем. Проработки 30-х, 1937-ой, арест Заболоцкого в 38-ом и лагерные мытарства, война, постановление 46-го и т.д. Весь ужас советской жизни. Интересней поставить другой вопрос: возникли бы те же перемены, не случись всего того, что случилось? В любом случае поворот от революции к реставрации был неизбежен: на смену интернационалу и мировому коммунизму приходил патриотизм, возвращение к народности, “корням”, “малой родине” и т.п. Но и перемены в искусстве также были запрограммированы, и не только в силу внешних, принудительных обстоятельств. Поэт не стоит на месте, меняется от книги к книге, в том числе и в силу субъективных причин (нежелание повторяться, - и в связи с этим нередко случается, что поэт, начинавший сложно, переходит к простому стиху, или наоборот: Мандельштам от кристаллически-четких структур “Камня” переходил к “воздушным, проточным” стихам “Tristia”, а затем и вовсе к головокружительным опытам таких стихов, как “Стихи о неизвестном солдате”; а еще возраст; еще желание “быть с веком наравне”). Кроме того, воздействуют детские впечатления, семейные традиции, такие, как бытование толстовских идей в семье Пастернака, крестьянские корни Заболоцкого, сельское, потом уржумское детство, память об отце-агрономе – все то, о чем оба поэта рассказали в автобиографической прозе.

       Возвращение к земле (даже в ее дачном, переделкинском варианте), к простоте не только поощрялось советской идеологией 40-50-х, но могло быть и противопоставлено ей как выход из ее официальных, парадных рамок, железных тисков. Социалистический реализм в поэзии бытовал в двух ипостасях: как монументальный, парадный, мундирный стиль, на манер “шинельной оды”, и как заземленный стиль, который можно назвать советской сентиментальной народностью. “Свадьба”, “Смерть врача” – стихи, относящиеся к этому ряду. В том же русле стихотворение “На ранних поездах”: “Превозмогая обожанье, Я наблюдал, боготворя. Здесь были бабы, слобожане, Учащиеся, слесаря. В них не было следов холопства…” и т.д. Можно подумать, что не было ни паспортных проверок, ни мешков с продуктами из города, ни колхозного труда. А вот “Стирка белья” Заболоцкого: “Я сегодня в сообществе прачек, Благодетельниц здешних мужей. Эти люди не давят лежачих И голодных не гонят взашей. Натрудив вековые мозоли, Побелевшие в мыльной воде, Здесь не думают о хлебосолье, Но зато не бросают в беде…” - как будто Заболоцкий не знал, что творилось в деревне в гражданскую войну или как происходило раскулачивание. Но на этом же пути, только отступя от проторенной советской поэзией колеи, возникали и блистательные удачи, такие, как “Стихотворения Юрия Живаго” или “Это было давно…” – стихи с кладбищенским сюжетом и крестьянкой, протянувшей поэту подаяние.

       Спасением от советской власти и противостоянием ей было и христианство Пастернака, его стихи на евангельские сюжеты, (“Особенно восхищался Заболоцкий “Рождественской звездой”, буквально умиляясь, сравнивая ее с картинами старых фламандцев и итальянских мастеров, изображавших с равной простотой и благородством “Поклонение волхвов”. – из воспоминаний Н.Степанова).

       Здесь позволю себе сделать небольшое отступление. Евангельские стихи Пастернака произвели тогда огромное впечатление на многих. Однако Заболоцкий в своем стихотворении “Бегство в Египет” не повторил Пастернака, преобразовал тему, введя в стихотворение самого себя:

Ангел, дней моих хранитель,

              С лампой в комнате сидел.

              Он хранил мою обитель,

              Где лежал я и болел…

              … Снилось мне, что я младенцем

              В тонкой капсуле пелен

              Иудейским поселенцем

              В край далекий привезен.

              Перед иродовой бандой

              Трепетали мы, но тут

              В белом домике с верандой

              Обрели себе приют…

Думаю, что это – одно из лучших стихотворений Заболоцкого. И весь страшный опыт сталинских лет, вся печаль человеческой жизни отразились в нем не в прямой, а в метафорической, преображенной воображением форме. Оформив сюжет как собственный сон, он, возможно, помнил стихотворение Пастернака “Дурные дни”, - там сказано: “И бегство в Египет, и детство Уже вспоминались, как сон…”. Бродский в своих евангельских стихах пошел, не отклоняясь, по пастернаковскому пути – стихотворной иллюстрации к евангельским текстам: сегодняшняя жизнь отбрасывает на них свою тень, но непосредственно в сюжет не включена. Таково и одно из поздних его стихотворений, повторяющее пастернаковское название - “Рождественская звезда”

…В холодную пору, в местности, привычной скорее к жаре,

чем к холоду, к плоской поверхности более, чем к горе,

младенец родился в пещере, чтоб мир спасти;

мело, как только в пустыне может мести.

                                                 (1987)