Избранное

Прошло полгода. На смену осени пришла зима. Сянцзы почти смирился со своей долей и по-прежнему работал из последних сил. Он больше ни о чем не мечтал, ни к чему не стремился, но и бездельничать тоже не мог. Работал понуро, по привычке опустив голову. Это был уже не прежний беспечный рикша, которому все нипочем! Он зарабатывал больше других, потому что никогда не стоял без дела, за исключением тех случаев, когда его мучили колики. Возил всяких пассажиров, а не только выгодных, и не хитрил, как другие рикши, не набивал цену, не перехватывал клиентов. Сянцзы сильно уставал, по не было дня, чтобы он не принес домой хоть немного денег.

Однако заработка его не хватало. Он приносил деньги в дом, а Хуню тут же их выносила, и за день уходило все до последнего медяка. Он умел экономить, зато Хуню еще лучше умела тратить.

О покупке второй коляски нечего было и думать.

Последний срок беременности Хуню приходился на начало февраля. Уже к Новому году живот ее стал заметен. К тому же она любила выпячивать его, словно желала подчеркнуть всю значительность своего положения. Теперь она даже с кана поднималась неохотно. О еде заботилась Сяо Фуцзы. Хуню отдавала ей для братьев остатки пищи. И это еще больше увеличило расходы.

Хуню казалось, что она должна есть побольше вкусных вещей. Она постоянно что-то жевала. Сама накупала всякой всячины да еще каждый день заказывала Сянцзы то одно, то другое. Она тратила все, что зарабатывал муж. Если же он приносил больше, прихоти ее только множились. Сянцзы не смел сказать ей ни слова. Когда он болел, она тратила свои деньги, теперь пришло время расплачиваться. Стоило Сянцзы попридержать хоть медяк, Хуню тут же прикидывалась больной.

— Беременность — это болезнь, которая длится девять месяцев, — кричала она. — Что ты в этом понимаешь?

Она говорила сущую правду: в этом Сянцзы ничего не понимал.

В последнее время Хуню стала еще капризнее, не вставала с кана и по нескольку раз на дню посылала Сяо Фуцзы за покупками. Хуню досадовала, что не может выйти сама. Она любила показать себя, да вылезать из дому не хотелось. А сидеть просто так было скучно, вот она и забавлялась тем, что накупала всякой всячины. Какое ни на есть — все развлечение! При этом она уверяла Сянцзы, что заботится только о нем.

— Ты крутишься весь год без отдыха, не окреп еще после болезни, почему же тебе не полакомиться?! На праздник да не поесть вволю? Эдак ты скоро высохнешь, как заморенный клоп!

Сянцзы не возражал — он не умел спорить. А Хуню съедала почти все сама. Наевшись, она сразу ложилась спать, от этого у нее пучило живот, но Хуню твердила, что это из-за беременности!

После Нового года Хуню запретила Сянцзы выходить по вечерам: она не знала точно, когда начнутся роды, и очень боялась. Теперь она вспомнила о своем возрасте. Правда, она так и не призналась, сколько ей лет, но уже больше не уверяла Сянцзы, что лишь ненамного старше его. Она все время говорила о близких родах, и от ее болтовни у Сянцзы кружилась голова. Но дети — это продолжение рода. И Сянцзы испытывал невольную гордость. Конечно, им не следовало заводить ребенка. Но какое сердце не смягчится при мысли, что у тебя будет сын или дочь, что кто-то ласково назовет тебя отцом! Великое это слово!

Теперь Сянцзы только об этом и думал. Огромная ответственность ложилась на его плечи, существование его приобретало смысл. Ему хотелось дать Хуню все, что та пожелает, окружить ее любовью и заботой — ведь в ней зарождалась новая жизнь! Пусть Хуню противна, несносна — в этом деле ей принадлежит главная роль. И все же порой терпеть ее выходки становилось невмоготу.

Каждую минуту Хуню приходила в голову какая-нибудь блажь, и она поднимала такой шум, словно в нее вселялась нечистая сила. А ведь Сянцзы нуждался в отдыхе. Он примирился с тем, что она транжирит деньги, но ему нужен был хотя бы ночью покой, чтобы на следующий день снова взяться за коляску. Она не позволяла ему отлучаться из дому вечерами и не давала как следует отдохнуть по ночам. Сянцзы ни о чем не мог уже думать, кружился целыми сутками, словно в тумане. Радость сменилась тревогой, тревога — печалью. Он ничего больше не ждал, ни на что не надеялся.

Порой это смятение чувств заставляло его стыдиться самого себя. Однажды он так расстроился, что доставил пассажира совсем не туда, куда следует, и потом не знал, как взглянуть ему в глаза.

Перед праздником фонарей [25] Хуню решила послать Сянцзы за повивальной байкой — как будто начиналось! Но бабка сказала, что еще рано, и рассказала о предродовых признаках.

Хуню потерпела еще два дня и опять подняла панику. Снова пригласили повивальную бабку — и снова без толку. Хуню плакала, кричала, призывала смерть: она не могла больше терпеть мучений. Сянцзы ничем не мог ей помочь, по, чтобы показать свое сочувствие, согласился на время прекратить работу.