Избранное

— Не хочу повторять то, что привело вас в такое раздражение, мистер Кротер, — сказал я. — Но вы ведь знаете, что я считаю настоящей причиной ваших действий, направленных против Койля… Как раз в этом-то, по-моему, и есть ваша вина, и она не снимается до конца даже в том случае, если предположить, что мистер Койль с самого начала разгадал ваши фокусы и понял, что вы режиссер этих сцен, а значит, был не так уж или же вовсе не был озабочен или испуган, то есть что он, так сказать, принимал это все за невинные детские шутки. В пользу этого говорят даже некоторые факты: он очень долго не мешал вам, никогда не говорил ни слова…

— Но потом его все-таки хватил удар! — перебил он меня, и, как это ни невероятно, с торжеством. Однако тут же тон его резко изменился, он стал вдруг жалобным: — Ах, если б я мог утешиться тем, что вы сейчас сказали, доктор! Я так бы хотел этого! Только разве смогу я когда-нибудь обрести уверенность?! А ведь одна лишь уверенность могла бы дать мне истинное утешение, избавить от мук совести! Так, значит, вы думаете, что удар… мог быть случайным, а то, что он последовал на другой же день, просто совпадение? И вовсе не следствие того отчаянного положения, в каком я заставил Семнадцатого провести всю ночь? Может быть, он вообще не ходил туда на другой день и ничего не проверял? Но разве исключено, что он, даже зная все с самого начала — чего я не думаю, не имею права думать, ибо слишком легко бы тогда все решалось, — разве исключено, что он, хотя и знал все с самого начала, был все-таки потрясен и сломлен именно последним открытием просто потому… что уж слишком жестоко было то, что ему пришлось увидеть и пережить под конец? Как вы считаете? Мой бедный покойный друг! И как могли вы определить мое поведение как «действия, направленные против Койля»! Какое недоразумение! Неужели я действовал против него! Избави боже! Я наделил этих несчастных серопузиков самостоятельной жизнью, так сказать, вдохнул душу в эти ничтожные существа. Вот ведь как это вышло! Но они-то были всего лишь собственностью. Жалкой собственностью, так я считаю. Я перепутал понятия субъекта и объекта. Я, собственно говоря, не виновен. И все-таки не могу успокоиться. Я — да и мой бедный друг! — мы в известном смысле стали жертвой философской ошибки, моей ошибки… Но и эта точка зрения не приносит мне утешения…

В дверь постучали, и мой слуга впустил клерка нотариуса, который тут же передал мистеру Кротеру конверт средней величины, запечатанный сургучной печатью. Как только Кротер расписался и мы снова остались одни, мой гость поспешно сломил печать.

Легко себе представить, с каким нетерпением я за ним наблюдал. Но то, что случилось вслед за этим, никак нельзя было предугадать и, как говорится, опрокинуло все мои ожидания и предположения.

С каким-то неистовством мистер Кротер выдернул из конверта вещицу, которую я тут же узнал: это был пустой, обвисший замшевый мешочек, а изо «рта» у него свисала, точно язык, длинная записка. Одно мгновение Кротер сидел неподвижно, уставившись на записку, потом вскочил, бросил мне и записку, и пустой мешочек и с красным от гнева лицом принялся ходить взад и вперед по комнате. Затем вдруг, тяжело дыша, застыл на месте.

Я рассмотрел то, что лежало у меня на коленях. Пустой мешочек из замши был помечен номером «Семнадцать», оттиснутым темной краской. В записке было всего несколько слов, но они меня потрясли. Больше того, при чтении я ощутил холодный ужас: «I am cold. I am getting very cold…» [92]. На этом записка обрывалась.

— Мистер Кротер, — тихо сказал я. — Койль, очевидно, собирался писать к вам в последние мгновения своей жизни, когда его уже охватил холод смерти…

Но тут у меня за спиной разразилась буря.

— Как?! Что?! Холод смерти! Ерунда! Чушь! Что вы в этом понимаете? Мешочек! Мешок! Серопузый! Серая крыса! Омерзительное серое существо произносит эти слова! Тебе холодно? Ха-ха! Вот сейчас я тебя обогрею! Погоди!.. — Он подскочил ко мне, вырвал у меня из рук мешочек, швырнул его в жар камина и крикнул: — Ну, грейся теперь на красном бархате! Ах ты мерзкий уродец, выродок, жалкий серопуз! Опали себе ножку!..

Замша свернулась от жара — жар наступал на нее с краев. Теперь мешочек чуть-чуть раздулся — казалось, он шевелится, корчится, вот-вот лопнет…

А Кротер все продолжал бушевать:

— Койль все знал! Хотел надо мной поиздеваться! Ах, скотина! Так пусть же жарится в пекле, куда попадают все скряги! Ну и подлец! Заставлять меня лазить в окно в такую погоду! Ну, погоди!..

Кротер пнул сапогом раскаленные угли, погребая остатки белого пепла от замши.

— Все знал, подлец… — прокряхтел он еще раз и в полном изнеможении опустился в кресло.

Долгое время царила тишина. Затем мистер Кротер заговорил снова. Тихим голосом, сухо:

— Что вы на все это скажете, доктор?!

Однако, чтоб не задерживать дольше ваше внимание, сознаюсь, что с того момента, на котором мы сейчас остановились, вся эта история показалась мне просто-напросто скучной.