Избранное

…Туман с озера медленно утекал в вышину, и в протоке начали играть и шлепать по воде алакольские сазаны, грузные, как осиновые поленья.

И тут, бесшумно проникнув сквозь вымахнувшие из вязкой топи живучие ржавые стебли камыша, вышла на берег белая птица. Она прошла мимо нас - тонконогая, легкая, с царственно вознесенной головой, нежная, гордая, прекрасная, в снежно-белых сверкающих одеждах, прошла, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты… Птица не заметила людей, ей незачем было остерегаться и оглядываться - ее как будто оберегала от всех напастей, от злого взгляда, от горячего свинца вот эта чистая красота. И еще оберегало ее то удивительное и чудесное, что она, такая хрупкая, прилетает сюда издалека, из заморских жарких сказочных стран, чтобы в алакольских топях вывести птенцов - продолжение рода белых цапель, для которого во веки веков будет родиной не райский остров, а расплесканный по камышам и солончакам Алаколь.

- Хороша! - уважительно сказал прораб, когда камыш сомкнулся за белой птицей. В голосе его прозвучала, кроме восхищения красотой, еще и радость, что сам он предстал перед этой красотой в надлежащем виде - побритый и подтянутый.

А ружье стояло, прислоненное к дверце нашего «Москвича», и всем было как-то неловко на него смотреть. И сдается мне, что всем показалось в ту минуту, будто и не было вовсе тяжкой комариной ночи, и не было кочек под ребрами, и рези в продымленных глазах, и мелкой обидной злости. Было утро, обещавшее, судя по туману, ясный день. Семиреченский августовский день и не мог быть не ясным, лучшая пора здесь август и сентябрь.

Белая птица принесла нам удачу. Непривычно рано притопал на берег старик паромщик, взошел на свой капитанский мостик и отважно отплыл навстречу нашим попрекам, уповая на людскую отходчивость, а отчасти и на лень - ну, кому охота будет, переправившись через Алаколь, делать крюк и заезжать в Рыбачье, чтобы пожаловаться на перевозчика.

Тяжелый, обшитый железом паром с ходу саданул по причалу, и старик привычно покрикивал на нас, чтобы заводили паром впритык.

- Чует старый черт, что мы тут всю ночь провеселились, - убежденно сказал Валера, цепляя трос на деревянный измочаленный кол.

Прежде чем пустить машины на паром, старик достал из потрепанного дамского ридикюля, висевшего у него на боку, бумажный бублик и отмотал ленту билетов, похожих на трамвайные. Я глянула на Митью. Он рассматривал свой билет, как диковину, как свидетельство пребывания на Алаколе каких-нибудь яйцеголовых марсиан. Всего, чего угодно, можно было ожидать после ночи у костра, после сказочного явления белой прекрасной птицы, но только не этого пронумерованного квиточка ценой в 1 руб.

- Давай отчаливай, - торопил Валера. - Ложись на курс, капитан поперечного плавания!

- Вот пущу тебя повдоль! - лениво пригрозил старик и добавил с ехидцей: - Слышь, в клубе вчера танцы были… Под радиолу. Солдаты к нашим девчатам приезжали… Шефы!

Валера только сплюнул в ответ.

Поперечного плавания было минут пять, не больше. После стольких часов ожидания это было даже не обидно, а как-то нелепо и странно. Получалось, что старик паромщик был властен перевозить людей из одного понятия о времени и скорости совсем в иное, был властен показать, что, сколько ни спеши, не обгонишь своих лет и не укоротишь своей дороги. Я заметила, что старик слезящимися, выцветшими глазами все же углядел необычного пассажира - Митью Вострецова и начал осторожненько подкатываться к нему:

- Вы из каких будете?

- Семиреченский казак! - не без гордости ответил Митья, и старик мелко захихикал:

- Видал брехунов, но таких не приходилось. Сам брехун, но меру знаю.

- А он, если хочешь знать, тебе, старому брехуну, чистую правду сказал, - вступился Валера и потянул Митью от старика. - Да не заводись ты с ним…

- О нет! - с пафосом произнес Митья. - Я ему сейчас все объясню. - Он отступил от старика, заложил руку за борт ватника. - Вот слушай… - И Митья хрипловатым тенором запел:

Рано утром весной

На редут крепостной

Раз поднялся пушкарь поседелый

Брякнул сабли кольцом,

Дернул сивым усом…

- «И раздул свой фитиль догорелый», - дребезжащим голосом подхватил старик паромщик.

Никто из нас не знал слов этой очень, видно, старой казачьей песни, сбереженной Иваном Вострецовым как нетленная частица родной земли, а они, Митья и паромщик, истово допели ее до конца, стоя друг против друга и в лад качая головами.

- Ах, ты… - изумлялся прораб.

Валера уже причалил паром, одна за другой съехали машины, а старик все не отпускал Митью.

- Значит, из Вострецовых, - напрягал он свою поизносившуюся память. - А слух был, что кончились Вострецовы. Вот и верь слуху…

- Ты бы, парень, вывел нас из камышей, - сказал прораб Валере. - Как бы не завязла эта блоха в солонцах, - кивнул он на нашего «Москвича».

- Дело, - согласился Валера.

- Тогда ты первым поезжай, - распорядился прораб, - за тобой пойдет блоха, а мы ее прикроем с тыла…